Вместо ответа капитан хлопнула рукой по панели управления, и лес исчез, оставив на своем месте лишь голые стены каюты, единственным украшением которых служили гобелен и камень, в котором Осри – с легким приступом гнева, так и не угасавшего окончательно, – узнал одно из сокровищ Аванзалы Слоновой Кости.
– Вы хотели меня видеть?
Женщина сидела на краю пульта; до сих пор Осри не замечал его, поскольку он терялся в тенях голограммы. Осри остался стоять у двери, но Брендон прошел дальше.
– Что после Рифтхавена? – произнес он.
Вийя промолчала.
«Он прав: она знала, что мы подслушиваем».
Брендон пересек каюту, дотронулся до потемневшего гобелена, сюжет которого был Осри непонятен, но на расстоянии вызывал неприязнь.
– Себастьян не продержится там и дня, – заметил он.
Вийя упрямо вздернула подбородок вверх.
Осри даже не услышал ее ответа – так потрясли его слова Брендона.
«Должар? Но она же не потащит нас туда!»
Брендон улыбнулся, скрестил руки на груди и прислонился к переборке.
– А может, это испытание? То самое испытание, – он дотронулся до небольшой таблички над пультом, – к которому готовился он?
Он? Осри покосился на табличку – там изящным почерком, воспроизводящим популярный лет сто пятьдесят назад стиль «архео-модерн» было написано: «КОРАБЛЬ ВОССТАНОВЛЕН МАРКХЕМОМ ЛИТ-Л'РАНДЖА».
Испытание? Для Маркхема? У Осри как-то сразу разболелась голова, и он потер виски, но это не уменьшило напряжения, исходившего от остальных двоих.
Вийя медленно встала и заложила руки за спину.
– Эсабиан Должарский улетел с планеты, и худшие из ноблей вместе с ним, – сказала она. – Я знаю, где можно укрыться так, что вас никто не найдет.
– Но вы не ответили на мой вопрос, – спокойно произнес Брендон.
– Этот вопрос абсурден.
– Значит, вы испытывали Маркхема, – с улыбкой сказал Эренарх. – Потому, что вы испытывали меня.
Пауза. Осри снова словно огрели по голове.
– Игра, – сказала Вийя. – Вроде этой.
Она нажала на клавишу за спиной, и они оказались в открытом космосе, а на них несся рой астероидов, Осри едва успел оправиться от шока, когда изображение сменилось, на этот раз белоснежной горной вершиной неописуемой красоты, венчавшей угольно-черный каменный склон. Солнце – красный карлик – садилось за горизонт, окрашивая пейзаж в багровые тона. Эту картину сменили еще несколько, резко отличавшихся друг от друга.
Они стояли в гулком, высоком нефе собора, смутно знакомого Осри, когда Брендон протянул руку и выключил голограмму.
– Я тоже знаю места, где нас никогда не найдут враги.
До Осри донесся негромкий щебечущий, неприятно скребущий по нервам звук: эйя. Брендон с рассеянным видом покосился в сторону. Вийя не повернула головы.
– Пошли, – сказал Брендон так тихо, что его было почти не слышно сквозь шелест тианьги.
Вийя не ответила. Вместо этого она повернулась, нажала новую клавишу, и комната сменилась унылым пейзажем: дымящиеся на горизонте вулканы, а над головой – штормовое, покрытое рваными облаками небо.
Брендон вышел.
Осри вышел за ним, радуясь возможности отвернуться от Вийи и ее мрачного пейзажа – как он догадался, должарианского.
Вернувшись в свой кубрик, Брендон легонько хлопнул ладонью по своему пульту, включая компьютер. Быстро набрав команду, он выпрямился и постоял немного, глядя на дисплей и потирая пальцем челюсть.
Заглянув ему через плечо, Осри увидел, что тайные файлы исчезли. Все внутри него как-то нехорошо сжалось, пока Брендон не рухнул в кресло и не расхохотался.
Загудел коммуникатор. Вспотевшими пальцами Осри включил его.
– Мы тебя заждались, Школяр, – послышался знакомый зычный голос Монтроза. – Ты ведь не хочешь, чтобы твой отец ел остывший чжчж, нет?
– Ни за что, – хрипло ответил Осри. Он бросил еще один взгляд на Брендона – тот все еще сидел обхватив голову руками и смеялся – и вышел.
* * *
Омилов отодвинулся от стола, глядя в лицо сыну. Монтроз с Ивардом обсуждали вина.
Обед, которым угостил их Монтроз, заслуживал самых превосходных оценок, и кок изо всех сил старался поддерживать легкий и непринужденный разговор. Однако усилия его увенчались лишь частичным успехом: Осри по большей части молчал. Не злобно, но молчал.
Он вздохнул, размышляя, что делать дальше. Тем временем остальные разговаривали. Блюда появлялись и исчезали. И беседа, хоть в ней участвовали и всего трое, была достаточно веселой. При том, что он десять лет как отошел от придворной жизни, Омилов без труда поддерживал беседу на любую тему, сам размышляя совсем о другом. Лицо Иварда раскраснелось от волнения и спиртного, и он охотно участвовал в разговоре – когда не погружался в мечты. Омилов даже не обратил бы внимания на такие мгновения, если бы не хмурые взгляды, которые бросал на того Монтроз.
Впрочем, Омилов оставил переживания за мальчика врачу, знавшему их причину; самого же его больше тревожил собственный сын. Похоже, тот оставил свою злость на разбитом астероиде, но она сменилась более серьезным настроением, проявлявшемся в почти незаметном жесте, которым Осри с детских лет выдавал царивший в душе разброд: непроизвольном потираний указательным пальцем одной руки по костяшкам другой. Еще раньше он имел привычку глодать эти костяшки, иногда до крови; когда леди Ризьена обнаружила это, она каким-то образом истребила вредную привычку. Нервное движение осталось.
Наконец обед завершился, и Омилов начал прикидывать, как бы ему поговорить с сыном наедине.
– Что теперь, Себастьян? – спросил Монтроз, относя посуду в моечную машину. – Игра или, возможно, дуэль со смертельным исходом? – Он махнул рукой в сторону шахматной доски и улыбнулся.
– Ни то, ни другое, благодарю. Я тут порылся вчера в вашем каталоге и нашел оперу, которой не слышал много лет: «Трагическую историю Макклома Сингха».
Монтроз невесело улыбнулся.
– Я не удивляюсь тому, что она вышла из моды: покойному Эренарху ее мораль вряд ли приходилась по вкусу.
Омилов испытал легкую досаду.
«Даже рифтеры ощущали угрозу, но Геласаар отказывался видеть ее».
– Отлично, Себастьян, пусть будет «Трагическая История». Хороший урок нынешним временам. Осри, ты не против?
– Спасибо, – ответил тот механически-вежливо, – но я, пожалуй, лучше пойду.
– Мой сын так и не научился любить оперу, – сказал Омилов. – Возможно, нам лучше отложить ее до другого раза...
– Нет, папа. Я правда хотел бы отдохнуть, – сказал Осри и вышел.
Омилов подавил вздох. Монтроз поколдовал с пультом, свет померк, дальняя стена лазарета дрогнула и исчезла, сменившись панорамой звездного неба. Картина двинулась вниз, и вместе с мощными, полными скорби звуками увертюры Тамильского в поле зрения показалась пылающая планета.