Одним зимним утром она долго разговаривала наедине со' Швенди. Оба вышли в столовую бледные, но спокойные. Инесса, обняв сеньору Марию, прильнула к ней лицом и попросила исполнить ее «великую просьбу»: отпустить ее вместе с Марикиттой в Андалузию и передать оставленные ей в наследство деньги. Сеньора Мария пришла в ужас. Швенди поддержал племянницу.
— Ты знаешь, Мария, — сказал он глухо, — Инесса — дитя моего сердца. Но я не смею подрезать ей крылья…
— Куда же она поедет?.. Где станет жить?..
— В монастыре.
— В монастыре?.. С каких пор ты стала так богомольна, моя бедняжка?.. — Из прекрасных испуганных глаз сеньоры Марии текли слезы.
— Боюсь, что на молитву у меня будет мало оставаться времени, тетя.
— Мы скоро все поедем в Нидерланды…
Девушка покачала головой:
— Нет! В Нидерланды нам всем не попасть. Каждый человек будет лишней помехой дяде. Дай бог, чтобы ему удалось переправить туда одну тебя.
Она уехала, так и не дождавшись разрешения сеньоры Марии. Та лежала больная и металась в бреду. Швенди проводил Инессу и Марикитту до заставы южных ворот Мадрида. Он не мог провезти их дальше — больная осталась дома почти одна.
От Инессы долго не было вестей. Потом пришла коротенькая записка, что они с Марикиттой благополучно добрались до Мурсии, но собираются проехать ближе к месту военных действий. Потом наступили дни томительного ожидания нового письма. Сеньора Мария ходила как тень в своей белой длинной шали. На лице ее остались, казалось, только глаза, полные постоянной тоски и страха.
Швенди начал торопиться с тайным отъездом из Испании. Он был уверен, что хлопоты по отъезду, перемена места отвлекут жену от мыслей о племяннице. Молчание Инессы становилось подозрительно долгим.
Однажды знакомый нидерландский купец, бывший по делам в Мадриде, посетил домик с кипарисом. Купец возвращался из Малаги на север. Между другими рассказами о беспощадном подавлении гренадского восстания он сообщил печальную историю какой-то девушки. Молоденькая, никому не ведомая испанка попросила приюта в одном из южных женских монастырей. Ее приняли охотно, так как она привезла с собой порядочную сумму денег. Но скоро монахини стали замечать, что девушка ежедневно уходит в ближайший городок. Ее проследили. Оказалось, на окраине городка она сняла дом с большим садом и поселила там какую-то старую женщину с темным лицом. Обе они устроили в доме с садом прибежище для маленьких детей. Дети все, как выяснилось, были сиротами погибших на войне мавров. Монахини сочли великим грехом помощь «нехристям» и доложили обо всем местным властям. Дело дошло до принца Хуанэ Австрийского. Узнав, что «преступница» — испанка, принц пришел в негодование и не пожелал даже узнать ее «презренного имени». Честь рыцаря не позволила бы ему покарать одинокую девушку, у которой не было защитника. Он передал дело «неизвестной испанки» в руки инквизиции.
Швенди слишком поздно удержал рассказчика — сеньора Мария, потеряв сознание, упала на пол. Перепуганный купец помог Швенди перенести ее на постель.
Сеньора Мария так и не пришла в себя. Она умерла, пылая в лихорадочном бреду, плача и ломая в отчаянии руки.
— Они сожгут ее!.. — кричала она. — Они истерзают ее на пытке!.. Они задушат ее дымом костра!.. Инесса!.. Инесса!.. Что ты наделала?..
Высокий старый кипарис остался сторожем над могилой сеньоры Марии.
Что стало с Марикиттой, Швенди так и не удалось узнать. Судьбу же Инессы Мария предсказала чутким сердцем. Девушку сожгли на торжественном аутодафе в Гренаде на праздниках в честь побед Хуана Австрийского над маврами.
Генриха оставили в уверенности, что Инесса тихо ждет его в монастыре на юге Испании.
Назад, к берегам Родины!
Бас Люмей де ла Марка, нового адмирала морских гёзов, гремел над водой:
— Будь прокляты все короли и королевы!
— И все принцы, — мрачно добавил Рустам, натягивая с Иоганном брас
[43], — хоть они иной раз и борются за общее дело.
— Ну, сел на своего конька! — усмехнулся Иоганн.
— Ты славный малый, Черномазый! — остановил Рустама широкоплечий голландец, бывший амстердамский грузчик. — Не побоишься самого дьявола схватить за рога. А все же о принцах говори с разбором. Принц принцу рознь. Оранского, к слову, у нас чтит каждый.
Рустам презрительно пожал плечами:
— Бывают, говорят, и белые ласточки, да я таких не видал. Может, есть и честные принцы, только те, которых мне довелось встречать, дрянь… Один был выродком, а другой…
Губы Рустама дернулись, и он замолчал.
— Первый — мы поняли: инфант Карлос, а второй кто?.. — спросил рыжий, как огонь, матрос-зеландец.
— Хуан Австрийский, — объяснил Иоганн. — Самый Рустаму ненавистный.
На лбу у Рустама налились жилы. Он рванул канат, и тот лопнул, как гнилая веревка.
— Тише ты, рею своротишь! Ишь, не знает, куда силу девать! — ухмыльнулся матрос.
— А другой — убийца, — прошептал Рустам хрипло. — Пока я сидел здесь с вами и щипал, как гусей, испанские суда, он травил моих братьев. Он гонялся за ними, как за стадом горных козлов. Он окружил их своими собаками солдатами. Он засыпал их ядрами пушек, морил голодом, избивал вместе с женщинами и детьми. Он загнал их в непроходимые ущелья и оставшихся в живых продал… в рабство… А я в это время был здесь, вдали от братьев, и подстерегал суда…
В голосе мавра звучала мука. Он до крови закусил губы, чтобы совладать с собой, и докончил едва слышно:
— И вот я жив и здоров. Я не боролся вместе с братьями… А теперь все уже кончено. Братья стали рабами испанской собаки. Другие пали в горах… И я не был с ними в их смертный час!
Он отвернулся и отошел к борту судна. Иоганн сочувственно похлопал его по спине.
— Не то говоришь, — сказал он ему серьезно и строго. — Зачем братьям твоя смерть? Им и теперь нужнее твоя сила, твоя отвага. А умереть ты успеешь и здесь.
— С голоду!.. — бросил сердито голландец-грузчик. — Говорят, теперь будут выдавать только половину хлеба и мяса.
С адмиральского корабля снова донесся рев де ла Марка:
— Чтоб дьявол задушил чертову королеву с ее приказами!..
— Чего это он там бушует? — спросил пробегавший мимо матрос.
— Да королева Елизавета Английская, — ответил Иоганн, — запретила своим морским портам снабжать нас провиантом. Альбе удалось-таки уломать ее величество протестантку закрыть для нас все гавани. Филипп не на шутку пригрозил ей войной. Ну а королева расчетлива, как купец. Она знает, что война часто разоряет, а не обогащает. Что ей за дело до нас всех? Прощай, значит, английская баранина и эль…
[44]