Булат Окуджава. Просто знать, и с этим жить - читать онлайн книгу. Автор: Максим Гуреев cтр.№ 39

— Тьфу на тебя, Митька, не лезь! Сам разберусь, — мужик мрачно зыркнул сначала на меня, потом на веселого парня и принялся старательно прикреплять трос, бормоча что-то при этом себе под нос.

Когда же дело было сделано, то он махнул Митьке рукой, чтобы тот подвел меня под петлю…

— Все, все, Николай Васильевич, увольте, — Розен встал со скамейки и замахал руками, — увольте, картина, нарисованная вами, столь ярка и жизнеподобна, что слушать рассказ дальше просто нет никаких физических сил! Такое впечатление, что вы были там, что вы и есть мой отец, хотя это, разумеется, не так, и его собирались расстрелять, а не повесить, но сам факт! — Александр Михайлович неожиданно резко возвысил голос, — но сам факт того, сколь это живо и правдиво потрясает!

— Как? Неужели все так было? — Гоголь замер на месте и до такой степени вывернул руки за спиной, что слезы выдавились из его глаз.

— Бедный, бедный ваш батюшка, — запричитал Николай Васильевич, — но, насколько я понимаю, Господь отвел его мучительную смерть.

— Да, слава Богу, — Розен в полнейшем изумлении смотрел на плачущего Гоголя, лишь сейчас начиная понимать, сколь неистово и сильно́ воображение этого человека, способное довести его до подобного совершенно искреннего сострадания и возбуждения.

— О, прошу простить мои нечаянные слезы, — едва выбираясь из своих всхлипываний и тяжелого дыхания, наконец сумел выдавить из себя Гоголь, — но что же было дальше?

— А дальше, любезный мой Николай Васильевич, уже на подходе к Боровску отряд Игната Зотова напоролся на отступавших французских конных егерей. В ходе короткого и кровопролитного сражения отряд был почти полностью уничтожен, мой дядя Игнат Иннокентьевич был убит, а матушке и тяжело раненному отцу, который сражался вместе с русскими, удалось спастись, и через некоторое время они перебрались в Петербург.

— Истинное Вавилонское столпотворение, — Николай Васильевич сел на скамью, закрыл лицо руками и довольно отчетливо прошептал:

— И внезапно сделался шум с неба,

Как бы от несущегося сильного ветра,

И наполнился весь дом, где они находились.

И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные,

И почили по одному на каждом из них…

Розен взял посох, подошел к самой кромке воды и со всей силы ударил им по ней. От резкого, вспоровшего тишину всплеска Гоголь еще более спрятался в ладони, сгорбился, его спина и плечи содрогнулись, словно их били рыдания. Или смех?

— Странное, знаете ли, испытываю ощущение — словно наношу удары и не по воде вовсе, но по живым существам, кои окружают нас и мучают, — неожиданного проговорил Александр Михайлович.

— Мучают?

— Да-да, позволю себе утверждать, истязают и глумятся над нами. Речь, само собой, веду о подсознательном, о невидимом, о том, что нас окружает исподволь, что рядится в личины обыденности, но, как учат Отцы Церкви, следует недерзновенно постигать науку различения помыслов, отбора зерен от плевел.

— Не вполне понимаю, о чем вы говорите, — Гоголь очнулся и тут же почему-то почувствовал внутри себя некое незначительное, но неотвратимо нарастающее раздражение.

— Поясню с удовольствием!

— Да, пожалуйста…

— Если вы, дорогой Николай Васильевич, полагаете, что я держу в руках обыкновенную яблоневую палку, которой по недомыслию ли, по скудоумию бью по воде, то вы глубоко ошибаетесь!

— Вот как? — Гоголь отнял ладони от лица, всплеснул руками и улыбнулся, но сделал это как-то вымученно, буквально выдавил улыбку из себя.

— Да-да, не смейтесь, это необычный посох! Это не просто музейный экспонат, оказавшийся в нашей семье по воле случая.

— И в чем же его необычность, позвольте полюбопытствовать?

— Прежде чем отвечу на ваш вопрос, доложу, что вот в этом-то и есть умение отличить истинное от ложного, рассматривать невидимое, почитая его вполне банальным для обыденного взгляда, но при этом осознавать, что мир не делится только на белое и черное. Полутона, диссонансы, недосказанность, полуправда…

— Как такое возможно?

— Возможно, дорогой Николай Васильевич, возможно, — Розен вытянул руку с посохом над водой и разжал пальцы, — дерево тонет в воде.

Посох камнем ушел на мелководье и, движимый речным течением, стал медленно перемещаться по дну, оставляя на нем продолговатый, змееподобный след, что извивался, как полоз, то пропадая, то вновь проявляясь в ослепительных солнечных бликах.

— Этот посох и есть время, есть средоточие страстей — благородства и подлости, любви и ненависти, великодушия и зависти, которые мы обречены влачить до конца наших дней. Ударяя им по воде, я ударяю по самому себе, по вам, Николай Васильевич, точнее сказать, по вашему желанию умалиться и быть ниже того, к чему вас призвал Господь.

С этими словами Розен зашел в воду и достал посох со дна.

— Можете убедиться, он совершенно сухой!

Уже вечером, возвращаясь к себе домой на Столярный переулок, Николай Васильевич вновь остановился у собора на Сенной.

Минувший день казался ему невероятным, немыслимым. Образы и события путались в его голове, сменяли друг друга, и не было никакой возможности остановиться на чем-то одном, сосредоточиться, выбрать основной сюжет, чтобы хоть как-то восстановить хронологию событий.

Абсолютно оцепеневшим взором Гоголь смотрел на уходящую в небо каменную громаду собора, перед стенами которой он казался таким ничтожным. Но ведь были же Розеном сказаны слова — «ударяя посохом по воде, я ударяю по самому себе, по вам, Николай Васильевич, точнее сказать, по вашему желанию умалиться и быть ниже того, к чему вас призвал Господь».

— А ведь знаю, знаю точно, к чему меня призвал Бог! — Николай Васильевич огляделся. В бледных и блеклых сумерках, что были едва подсвечены масляными фонарями, на ступенях притвора, обхватив голову руками, сидел человек. При взгляде на него тут же вновь вспомнились слова Александра Михайловича о тех живых существах, что окружают и мучают нас.

— А не шарлатан ли этот Александр Михайлович Розен? — Гоголь почти задохнулся от этой мысли, истово завертел головой, словно прогоняя ее от себя.

Закрыл глаза, затем открыл — на ступенях притвора Успенского собора уже никого не было».

Из романа Б.Ш. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»: «Я люблю шарлатанов. Они незаурядны. Они даже гении, только их гений направлен не на созидание…»

24 декабря 1962 года состоялось заседание Идеологической комиссии ЦК КПСС с участием молодых писателей, художников, композиторов, творческих работников кино и театров Москвы, которое открыл член ЦК КПСС, председатель идеологической комиссии ЦК КПСС, доктор философских наук, лауреат Ленинской премии, автор лозунга «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», известный коллекционер западноевропейской живописи Леонид Федорович Ильичев.