– Кирпичное строение, на отшибе.
Там виднелся большой ангар, такой же обветшалый, как и все в этой округе.
– Да, вижу.
– Бери курс на него.
– Лютер, чего ты добиваешься?
Самообладание во мне постепенно восстанавливалось, а шум в ушах шел на убыль. Я выпрямилась и возобновила путь к середине дороги.
Тот кирпичный склад без окон стоял в нескольких сотнях метров впереди, на дальней стороне пустой автостоянки. Даже с этого расстояния из него как будто доносился звук – тихое машинное гудение.
– Джек, я за тобой слежу уже около года. Ты сбилась с пути, не правда ли?
– О чем это ты?
– Ты, помнится, была копом. Лучшим из лучших. Но теперь ты никто. И себя ты именно так и ощущаешь, разве нет? Джек! Счастлива ли ты вообще от того, что произведешь на свет этого ребенка?
Такой вопрос подтачивал во мне уверенность, и не только потому, что этот двинутый занимался сейчас моим психоанализом.
А потому, что он, возможно, был прав.
Я думала, что уход из полиции принесет мне блаженство и я окунусь в домашнюю жизнь, как в новые удобные туфли. Но все оказалось не в пример сложней, чем я ожидала. Жестче. Даже если б я не озиралась все время в поисках Лютера, который того и гляди обойдет кордон моих безотлучных защитников, я толком не знала, чего именно хочу от жизни.
Хотя в одном я, пожалуй, была уверена досконально: Лютер Кайт мне осточертел.
– Можешь смело и откровенно отвечать на все вопросы, которые я тебе подбрасываю, – разрешил мне Лютер.
– Пошел ты к черту.
Сидящее на кирпичных столбиках брошенное авто, мимо которого я сейчас проходила, цвенькнуло и лишилось бокового зеркала. Я инстинктивно отпрыгнула, а эхо выстрела еще мгновение летало между домами.
Стреляли с нескольких сот метров, со снайперской точностью. Прикрывая голову, я нырнула к земле, пронизанная электрической иглой страха. Но еще страшнее, чем выстрел, звучало слово «никто». Никто, ничто.
– Флэшбэк из прошлого, а, Джек? Прижатие снайперским огнем. Поверь, я многое усвоил от тех, с кем ты сталкивалась прежде.
– Чего тебе, черт возьми, надо? – пристукивая зубами, скрученная, как пружина, произнесла я.
– Я могу тебя прикончить, когда мне заблагорассудится. Стоит мне захотеть, и я прикончу Гарри, Херба или твоего Фина. Или просто буду их истязать, а тебя заставлю слушать. Ты меня понимаешь?
Я скрежетнула зубами.
– Отвечай.
– Понимаю, – ответила я (а что мне еще оставалось?).
– Ты вообще счастлива от того, что тебе предстоит родить ребенка?
– В текущих обстоятельствах…
– Перестань. Я имею в виду, еще до них. До первого убийства.
– Я… в замешательстве, – ответила я.
– Почему?
– Не знаю.
Ответ был честным – настолько, что тянуло расплакаться.
– Ты боишься быть матерью? Или боишься утратить себя такую, какой себя видишь? А что, если это я скажу тебе, кто ты есть? А, Джек? Что, если я покажу тебе, как быть человеком, которым тебе, по сути, предначертано было стать?
– Лютер, чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, Джек, чтобы ты по достоинству оценила каждый момент того, что есть. Произведения искусства в большинстве своем предназначены для масс. С максимально возможным охватом аудитории. А представь, если бы Пикассо написал полотно, предназначенное одному-единственному человеку? Или Хемингуэй написал бы книгу для одного-единственного читателя? Так вот, я создал нечто специально для тебя, Джеки.
Безумных доводов психопатов в оправдание их злодейств я за годы наслушалась изрядно, только никто из них, пожалуй, не вкладывал в это столько усилий. Возможно, у Лютера на осуществление его идей ушел не один год. Это наводило на мысль о масштабе его безумных фантазий, равно как о глубине его извращенности.
Заодно напрашивался веселый вывод, что живой мне отсюда не выйти.
– Почему именно для меня? – спросила я вслух.
Шум того, что находилось внутри отдаленного кирпичного склада, становился все отчетливей.
– Потому что ты этого достойна, – ответил Лютер. – Я отслеживал твой послужной список. Мне известно, что перед тобой проходило; имена убийц, которых ты преследовала. Таких, как ты, Джек, до тебя не было и вряд ли когда будут. То же самое можно сказать в отношении меня. Мы как две стороны одной монеты.
Я все же нашла в себе силы подняться и распрямить спину, хотя и чувствовала всем телом наведенный на меня могильный глазок ствола. Я с прищуром посмотрела в ту сторону, откуда был сделан выстрел.
– Ничего особенного, Лютер, в тебе нет и никогда не было. Ты просто мразь, как и все остальные подонки, которых я гоняла. Больной, сломленный человек, надутый спесью от страданий, которые причиняешь.
Грохнул еще один выстрел, и пуля пропела где-то у меня над головой. В коленях сделалось зыбко, а ребенок забился как безумный. Но я держалась твердо.
– Ты ошибаешься, Джек, – прошелестел голос Лютера. – Быть человеком я давно перестал.
Лютер
Укрытый брезентом, он лежит на крыше здания и через призму прицела наблюдает за ней.
С расстояния в четыреста метров Джек смотрится совсем крохотной. Через простор гигантской пустой автостоянки бредет мелкая фигурка, совсем как потерянная душа по пустыне.
Есть в ней что-то доподлинно героическое. Спору нет.
До этого ей уже доводилось проходить через испытания: несколько лет назад ее едва не убила Алекс Корк. Были еще и Чарльз Корк, и Барри Фуллер, и та тройка снайперов; потом еще Химик, жирный урод Дональдсон, но Джек в итоге всегда одерживала верх. Кремень, а не женщина. С душою твердой, как алмаз.
Что же происходит, когда алмаз наконец разламывается? Известно что.
Зрелище редкостное. Изменение колоссальное. Деление ядра.
А сломает ее он. Единственная управа против алмаза – это другой алмаз.
В микрофон Лютер произносит:
– Джек, вот тебе единственная от меня подсказка. На входе в склад тебя будет ждать блок клавиатуры. Ты как думаешь: какую комбинацию нужно набрать, чтобы попасть внутрь?
– А как мне… Погоди.
Он надеется, что она сообразит.
– Шестьсот шестьдесят шесть.
– Точно.
Он следит, ведя ее еле заметным движением прицела на двуноге. Ничто не бывает так заразительно, как слежение за целью в окуляр высокоточного прицела на расстоянии четверти мили. Каждый следующий вдох мишени может оказаться последним, а быть ему или не быть, решает всего лишь нажатие на спусковой крючок.