Получив такое напутствие, девушки полагали, что особых проблем с Аверьяновыми не будет. После того как самого буйного из них – Сергея задержали, остальные члены семейства заметно присмирели. Их больше не было ни видно, ни слышно. И свой поход за провиантом подруги организовали именно к этим соседям отчасти из любопытства. Интересно же узнать, что там еще затеяли эти неспокойные личности?
Уже подходя к соседским воротам, подруги насторожились. Вроде бы все было тихо и спокойно, но откуда-то доносился сдавленный писк.
– Ты слышишь? Что это?
Девушки остановились и прислушались. Возле забора дядя Степан сложил мешки с мусором. Некоторые лежали тут с прошлого года, другие были посвежее. Некоторые разодрали бездомные собаки и прожорливые вороны, которым все годилось в дело. Вид у этих мешков был неприглядный, но дядя Степан категорически отказывался их убирать, утверждая, что это работа мусорщиков. Однако за уборку мусора он платить отказывался, заявляя, что и так платит огромные членские взносы, которые должны гарантировать чистоту и порядок без всяких дополнительных условий.
Такой спор длился между дядей Степаном и членами правления дачного товарищества уже не один год. И весь сезон мусоровоз проезжал мимо дома дяди Степана, а мусорщики с презрительным свистом окидывали взглядом кучу у ворот, которая все росла и множилась. Уже и соседи приходили к дяде Степану ругаться.
– Крыс разведешь.
– И выглядит-то как все неопрятно.
– Тошно смотреть!
– А вонь какая! Самому не противно?
Одно время дядя Степан пытался подкидывать свой мусор к соседским заборам, что могло бы отчасти решить проблему. Но беда была в том, что мусора накопилось уже слишком много, и мусорщики просекли взаимосвязь между увеличившимся потоком мусора со всей улицы и уменьшающейся кучей перед домом дяди Степана. Возник новый скандал, и соседи перестали принимать чужой мусор.
Периодически кто-то говорил о крысах, которых вроде бы видел у мешков с мусором. Но Аверьяновы оставались глухи как к воплям общественности, так и к голосу здравого смысла. И даже меняя ворота, Аверьяновы не стали ликвидировать мусорку у себя перед домом. Как выразился Андрей, это было дело принципа.
И вот сейчас Катя первой заметила новый непорядок:
– Мешок! Он двигается! – И застыла на месте. – Разрази меня гром, если это не крыса!
После этих слов Марина с Жанной тоже притормозили. Крыс они не любили. Тем более таких огромных и в таком количестве, чтобы они могли двигать мешки.
– Где?
– Вон там!
И Катя показала на большой мешок, который вроде и впрямь шевельнулся.
– Ой! – вскрикнула Жанна. – Если там крысы, то их там немерено!
– Девчонки, я боюсь! Идите дальше без меня!
– Ага! Как же!
И девушки затоптались на месте. Никто не желал быть первым. Злополучный мешок лежал таким образом, что миновать его было никак нельзя. Он скатился почти к самой калитке. И чтобы пройти к Аверьяновым, до этого мешка нужно было обязательно дотронуться. При мысли, что случится, если от этого толчка в разные стороны разбежится стая пасюков, подругам стало совсем дурно.
– Крысы – они ведь кусаются.
– И переносят кучу разных болячек.
– Совсем не хочу трогать этот мешок.
И все же подруги не видели другого выхода, кроме как его пошевелить. Катя раздобыла длинную ветку, все три девушки взялись за нее и тихонько ткнули пакет. Ничего не произошло. Только писк вроде бы стал потише.
– Испугались! Давай еще разок!
На сей раз толчок был сильнее. Но вместо того чтобы совсем затихнуть, крысы вдруг заревели. Да так громко! И так отчаянно! И самое пугающее, что издаваемые ими звуки до жути напоминали детский плач.
– Там совсем не крыса! Там ребенок!
Теперь уже без всяких колебаний девушки подбежали ближе, развязали мешок и обнаружили в нем сжавшуюся в комок бледную девочку. Ночи были еще очень прохладными, а девочка провела на холодной земле невесть сколько времени. Конечно, она вся закоченела.
– Катюша! Нашлась!
Девочку взяли на руки, начали согревать и теребить. Как ни странно, она не была такой уж холодной, как можно было ожидать. Носик немножко замерз, и пальчики на руках были прохладными. А так все тельце было равномерно теплым.
– Откуда она тут появилась?
Но сама Катюша, когда ее спрашивали, лишь плакала и твердила:
– Дядя Ганс! Дядя Ганс!
На шум открылась калитка. И дядя Степан застыл, сердито глядя на подруг.
– Что за девчонку сюда притащили? – И вдруг замер. – Это что же, Катюшка?
– Да! Ваша внучка!
– Где вы ее взяли?
– Тут! У вас перед домом была. Вот в этом мусорном мешке.
Дядя Степан с недоумением уставился на пустой мешок.
– Что же это? Как она туда попала? Катюшка, ты что же это, хулиганка такая, мы тебя ищем, а ты все эти дни тут в мешке просидела?
– Не валяйте дурака! – возмутилась Жанна. – Не мог ребенок столько времени в мешке проторчать.
Только после этого дядя Степан опомнился:
– Дайте! Дайте ее мне!
И, схватив Катюшу, прижал ее к себе и побежал к дому, крича:
– Андрей! Андрюха! Радость-то какая! Нашлась Катюшка! Тут она! Живая!
Андрей проснулся не сразу. И когда он выглянул в окно, вид у него был заспанный. Но он быстро пришел в себя, очухался и пулей вылетел из дома. Вдвоем они начали обнимать и гладить девочку, которая от этих ласк лишь еще больше сжималась. Было ясно, что ни дядя, ни дед не пользуются у девочки особым доверием. Она продолжала твердить про дядю Ганса, и, наконец, Андрей обратил на это внимание.
– Катюшка, а что ты все Ганс да Ганс? – спросил он у девочки, и глаза у него нехорошо сверкнули. – Где он сейчас? Где-то поблизости?
Катюша затрясла головой, повторяя, что хочет к дяде Гансу. Что дядя Ганс хороший и она его любит.
– Зачем тебе сдался дядя Ганс? – пытался улестить девочку дед. – У тебя я есть. Я твой дед. Мы с тобой на рыбалку ходить будем. И в лес за грибами.
Но Катюша не хотела в лес за грибами. Она хотела к дяде Гансу.
– А дядя Андрей тебя на машине покатает.
Это Катюшу тоже не сильно порадовало. Плакать она, правда, перестала, но объяснить, как очутилась в мешке, не могла.
– Ясно, что девочку подкинул тот, кто ее и увез, – заявил Андрей. – Не знаю, почему Ганс так поступил, может быть, совесть проснулась. Но девочку я беру себе!
– Почему ты? – удивилась Марина.
– Я ее ближайший родственник.
– Разве? А ее отец?