Разноцветный снег - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Волкова cтр.№ 6

Я выбрала фотографию старушки в старомодной шляпке. Немка или англичанка. Какая она? Я зажмурилась – так всегда лучше фантазировалось – и представила, как старушка выходит с чайным подносом из аккуратного бирюзового дома, садится на узорную литую скамейку, достает тетрадь в тканевой обложке и записывает свои воспоминания. У нее давно уже выросли дети и внуки, они живут в городе и навещают ее на выходных, она радуется их приезду, выслушивает новости и никогда не читает нотаций. Она проводит дни за чтением и разговорами с подружками. Настоящий божий одуванчик. Но иногда ей хочется совершить какую-нибудь авантюру, и тогда она отправляется в путешествие или пускает к себе в дом цыганский табор.

Открыв глаза, я настрочила полстранички про вымышленную старушку и отложила ручку. Слева Ромка писал про какую-то старую картину, портрет знатного молодого человека, а справа Соня аккуратным круглым почерком выводила историю то ли рыбака, то ли кочегара.

– Вот интересно, – сказал Яков Семенович, когда все закончили, – догадались ли вы, что все это – известные персонажи? Кто-то вымышленный, кто-то реальный, но у каждого – свой характер и своя история. Смогли вы их понять по портретам? Кто первый будет зачитывать?

Соня, оказывается, сама того не подозревая, писала вовсе не про какого-то кочегара, а про героя Горького, Челкаша. Она его представила бомжом и убийцей. Ну, в чем-то она, конечно, была права, но оказалось, что Горький сам водил читателей за нос: он нарочно придумал Челкашу такую отталкивающую внешность, чтобы по сравнению с другим героем, Гаврилой, Челкаш казался отрицательным персонажем. А получается, подумала я, Челкаш совсем не так плох по сравнению с этим Гаврилой. Надо будет попросить у Якова Семеновича книжку, люблю неожиданные концовки.

– А со Стасиной миловидной английской старушкой совсем забавно, – усмехнулся Яков Семенович. – Это героиня фильма «Молчи в тряпочку». Никто не смотрел? Ваш божий одуванчик, Стася, – главная преступница и убийца. Не ожидали? В том-то и дело, что ночь не всегда черная, а снег – белый.

Он собрал портреты и стал совсем серьезным:

– А теперь, дорогие, вот вам одна загадка. Я над ней сам уже не первый день бьюсь.

Яков Семенович прошелся туда-сюда по читальному залу, выключил верхний свет, оставив только боковой, и зажег две свечи на рояле. Он делал это не торопясь, собираясь с мыслями, потом покопался в сумке и выудил оттуда ветхие исписанные бумажки.

– Это случилось во время войны, здесь, в О-жске, – Яков Семенович крутил в руке пожелтевший листок. – Город оккупировали нацисты. Вы, конечно, историю все знаете, как они расселились по квартирам и домам. Вам в школе, наверное, рассказывали. Так вот.

Голос Якова Семеновича звучал тихо и неторопливо в полутемном зале. За столом притихли, боясь пропустить хотя бы звук. Я всегда любила слушать даже больше, чем читать. Лет в девять у меня стало падать зрение, и врач посоветовал маме накачать мне побольше аудиокниг, чтобы я не читала и не играла во всякие гаджеты. Сначала я возмущалась, а потом мне понравилось: сидишь, слушаешь, а параллельно рисуешь что-нибудь. Я как будто переносилась в другую реальность, как будто оказывалась под зонтиком Оле-Лукойе, который медленно поворачивал его над головой, показывая разные сны.

Сейчас я снова прикрыла глаза и увидела трамвайный вагон, покачивающийся на рельсах. Запрыгнула в него, оставляя за запотевшим окном читальный зал со стульями, столами и всеми собравшимися, а трамвай, поскрипывая и позвякивая, вез меня назад, в прошлое. Цветные пейзажи сменялись черно-белыми, как в старом кино, а закадровый тихий голос Якова Семеновича оживлял увиденные картинки. И вот трамвай остановился. Какой это год? Сорок второй? Сорок третий? В голове всплывали школьные уроки краеведения. Я спрыгнула на замерзшую мостовую и поежилась от пронизывающего зимнего ветра. Было еще раннее утро, и силуэты зданий почти не различались в тумане. Но одно стало понятно сразу: вокруг лишь скелеты домов – выдолбленные, промятые, изувеченные останки. А улица-то знакомая: вот тут, слева, моя школа № 2, а справа – городская больница.

– Во время войны на месте школы устроили госпиталь, – услышала я издалека, – но его разбомбили в первый же день оккупации вместе со всеми ранеными. Зимой жители растапливали снег и пили эту воду. Жилые дома захватчики разбирали на блиндажи, в городе не было воды и электричества, а школы были закрыты. В подвале центральной аптеки устроили тюрьму, где и убивали обычных горожан, ну и за городом, на выгоне шли ежедневные расстрелы. Оккупация города закончилась 21 января 43-го года. В тот день стоял мороз…

Я снова увидела перед собой пустую разбитую улицу: прямо на дороге валялись перевернутые грузовики, мотоциклы, а в отдалении слышались одинокие выстрелы и пулеметные очереди. Но в одно мгновение все переменилось: голоса, топот солдатских сапог по заледенелой мостовой, выкрики со всех сторон. Солдаты открывали двери, стучали в закрытые ставни и кричали, кричали:

– Все кончилось! Город освобожден!

Я, конечно, смотрела фильмы про войну, и по закону жанра сейчас всем положено было обниматься и целовать победителей. Но ничего такого не происходило: из подвалов робко выглядывали истощенные, измученные люди, не верящие в освобождение. Они были готовы к любой провокации, к пуле в лоб, к взрыву мины, поэтому так недоверчиво и выползали на свет. Но, когда окончательно поняли, что вокруг – свои, вот тут и началось то, что показывают в фильмах. Солдат обнимали, поили талым снегом. И вдруг я увидела странное. Голос Якова Семеновича стал громче и напряженней, и тут-то я поняла, что вот ради этого он и рассказывал нам всю историю. По оживленной толпе людей, вышедших на свободную улицу, прошел ропот, потом все громче и отчетливей послышались возмущенные выкрики, ругань и проклятья. Толпа немного расступилась, и я увидела, как два солдата тащили худого избитого человека. Он шел босым, в брюках и рубахе, задравшейся до самой груди, но лица было не рассмотреть: на голову ему накинули мешок. Пока его тащили сквозь толпу, какая-то женщина с ведром плюнула в него, а солдат пнул сапогом.

– В день освобождения города, – голос Якова Семеновича отдавался эхом в тишине читального зала, – было схвачено около тридцати предателей и полицаев, сотрудничавших с фашистами. Среди них арестовали и бывшего учителя немецкого языка Антона Петровича Старцева. С того дня его никто больше не видел.

– Туда ему и дорога, – глаза Виталика горели, – дед говорил, он у фашистов переводчиком был, все их листовки и указы переводил.

– Ага, нам тоже в школе говорили, что из-за этих предателей кучу народа расстреляли и повесили, – убедительно кивнула малышка Таня.

– Да они бы и так расстреляли! – встрял Даня. – Им без разницы было, кого стрелять.

– У меня брата прабабушки чуть не убили за то, что он яблоко у фрица стащил, – вставила я свои пять копеек.

– То есть вы все уверены, что он предатель. И никаких сомнений? – Яков Семенович окинул нас странным взглядом.