Скиф - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Красников cтр.№ 31

Царек, как узнал, что Артаз потихоньку его войско переманивает, сам явился. На нем был тот же потертый кафтан, из оружия – только акинак на бедре. В наше время говорили: «На миру и смерть красна!» Фароат хоть этого и не мог знать, но перед толпой сколотов опять расхорохорился, увидев вождя паралатов, закричал:

– А я думал, что придется воинов за тобой посылать!

Агафирс был трезв и, услышав Фароата, озверел. Так мне показалось: на его загорелом лице появились темные пятна, большие карие глаза превратились в щелочки, огромные кулаки, казалось, вот-вот пойдут в ход. Но Фароат на это все внимания не обращал, а я заметил, что когда мальчишка хочет что-то сделать, управлять им я не могу. По крайней мере, в тот момент точно не мог.

Агафирс скинул на землю кафтан, порвал на себе рубаху, извлек из ножен акинак и тигриной, пружинистой походкой пошел нам навстречу. Вот тогда Фароат и спрятался, исчез, предоставив мне самому разбираться с разъяренным номадом.

Ножевому бою нас учил инструктор по владению короткими клинками, так он себя называл сам. Мужик всю войну прошел, не расставаясь с ножом. Наверное, много чего повидал и пережил. Так он на первом занятии нам прямо заявил: «Увидите перед собой кого-нибудь с ножом, бегите!»

Я очень хотел убежать, но не мог. Честь, мать ее! Еще мне запомнилось, что с ножом в руке нужно двигаться, как это делают боксеры, а не стоять на месте, тем более согнув ноги. Агафирс именно так и стоит напротив – он широко расставил ноги, согнув их в коленях. Тем самым номад лишил себя мобильности. Я помнил: когда ты дерешься ножом, то ты калечишь и убиваешь. Убиваешь! Убиваешь в тот момент, когда неудачное стечение обстоятельств заставляет тебя протыкать и вспарывать человеческую плоть, разрезая и вываливая наружу пахнущие, красные и трепещущие человеческие органы противника.

– Ножевая драка – злое, кровавое и уродливое занятие, – вбивал в наши головы инструктор. – Колите и режьте, как только получите такую возможность.

Кинжалы наши примерно были равны по длине, а вот мои руки, пожалуй, были длиннее, чем у коренастого номада. Прыгая то вперед, то назад, я постепенно приближался к застывшему на одном месте противнику. Наконец, мне показалось, что я смогу достать его чуть выставленную вперед ногу. Укол и отскок. Номад взвыл и, потеряв осторожность, ринулся на меня, размахивая клинком. Ноги сами увели меня в сторону, а когда противник оказался рядом, я ударил ему в спину. Казалось, мир вокруг остановился, замер: Агафирс медленно поднимал руки, а его колени сгибались все сильнее и сильнее; я бил снова и снова тоже очень медленно, будто преодолевал сопротивление не воздуха, а воды. Только когда мой противник упал, я стал слышать вопли людей, наблюдавших за боем. И тогда я не понимал, радуются они или очень злы, потом заметил, что в мире все опять стало двигаться с той же, привычной для меня скоростью: и люди, и птицы в небе, и зеленый жук, севший на окровавленное плечо номада. У моих ног лежал Агафирс, а Авасий уже снял с его шеи гривну и теперь сосредоточенно избавлял от золота его руки. Стали понятны и крики воинов.

– Фароат! – кричали они.

Так я стал новым вождем паралатов. Но греку об этом я рассказывать не стал. Попросил еще немного денег, поскольку сообщил ему, будто нанял полторы сотни номадов, а не сотню. Аристид и так был доволен тем, что мне удалось нанять дикарей. И от того, что получилось увеличить дружину – еще сильнее обрадовался. Наверное, в свою очередь от местного архонта он получал больше золота, чем платил мне. А после выпитого вина эллин и вовсе признался, что хотел бы иметь такого сына, как я – умного и отважного…

Тихо и неровно, как будто ее приносило ветерком с далекого острова, звучала музыка. Простая мелодия летела над черепичными крышами и исчезала в безмолвных смоковницах, не смеющих шевельнуть даже листиками под палящим солнцем, а когда флейта умокла, мне стало чего-то не хватать. Музыкант и тот решил отдохнуть.

Я, сбежав от верного друга и жены, бесцельно слоняюсь по городским улицам, хотя мне отлично известно, что все порядочные сатрапы лежат в эту пору за обеденным столом или наслаждаются тенью, прохладой от смоченных в воде тканей, а то и вовсе спят.

После вчерашнего кутежа у меня совсем пропал аппетит. А от мыслей, что уже завтра я покину Ольвию и отправлюсь на войну, настроение лучше не становится. Конец мирной жизни мы и праздновали вчера. Ребята устали бездельничать. Все в этом полисе с нетерпением ждали решения архонта, того момента, когда граждане Ольвии и их союзники – сколоты отправятся на войну. А что касается моего праздного шатания по городу, то оно не совсем бесполезно. Надо уметь извлекать пользу даже из ничего. А для этого я, почти автоматически переставляя ноги, полностью погрузился в думы и переживания, чтобы понять себя и наконец-то настроиться на грядущие перемены.

За свою, в общем-то, недолгую жизнь в будущем я часто становился невольным участником рассуждений о своей сиротской участи. Почему-то всегда речь шла о моей ущербности именно по причине отсутствия отца. Пророчили мне и на всю жизнь остаться ребенком, и искать старшего мужчину, чтобы возвести его на пустующее место родителя. Это лишь малая часть тех глупостей, в которые искренне верили взрослые люди и, не страдая от отсутствия такта, озвучивали при мне.

Не знаю, насколько, в какой степени они ошибались? Мне трудно быть объективным, но взрослость я понимал как ответственность не только за поступки, но и мысли, и даже мечты. Скажем, полюбить и создать семью – это не об эскимо мечтать! Старался быть взрослым и ужасно злился, когда кто-нибудь указывал мне на то, что я еще ребенок. И кумиров себе не создавал! Уважал тех, кто действительно заслуживал уважения за ум, смелость и отвагу, за доброту, которую в себе я почему-то не мог отыскать, и за прочие добродетели. Но почему-то слова Аристида о желании такого, как я, сына, запали в душу. Завтра мне придется уйти с номадами под стены Керкинитиды, а я уже грущу о том, что прекратятся уроки эллинского языка и беседы обо всем по вечерам. Вспоминаю, как замечательно возлежать на апоклинтре – ложе, названном так от слова «апоклино», что значит «разгибаю спину», и смаковать ароматное вино, слушать истории об успехах людей из прошлого и современников Аристида с непременно глубоким анализом причин и следствий, возносящих героев его историй к богатству и славе…

Мне стыдно признаться, но поначалу я, слушая эллина, вспоминал классиков марксизма-ленинизма, ведь когда-то читал и Маркса, и Ленина, и товарища Сталина… невольно в мыслях оппонировал греку. Пытался вспомнить что-нибудь актуальное из прочитанных за прошлую жизнь книг, чтобы возразить. Но так и не смог извлечь из своей памяти что-нибудь убедительное для доказательства отсутствия связи между успехом в общественной жизни и богатством. Может, там, в будущем, все по-другому, но не в этой жизни.

Довольно копаться в себе, какого черта я увидел в алчном греке отца, которого у меня никогда не было?! Вот, к примеру, тесть мой взял на себя заботу о паралатах. Ему хватило сотни золотых монет, чтобы сделать номадов счастливыми и верными чужаку. И к совету моему он прислушался. Сам Артаз считал, что главное для нас – сколотов Ильмека, удержаться у власти до начала похода. На это, собственно, и деньги пошли. Купил он овец, бычков и вино. Паралаты стали есть досыта и напиваться по вечерам. А я напомнил ему, что сила сколотов в коне и луке, и как тяжело было сражаться с меланхленами, одетыми в броню, и эллинами. То, чем я поделился с ним, пришло ко мне случайно из воспоминаний. Однажды увидел на базаре глиняные свистульки и вспомнил сигналы трубача: «побудка», «седлай», «по коням», «шашки наголо»… ведь до войны конница считалась элитным войском. И управлялась звуками трубы. А сколотам всего-то и надо выучить – «вперед», «стреляй» и «отступаем»! Ну, еще – «все ко мне!». Вот и научил я Артаза этим сигналам. Воинам новая игра понравилась, тренировались каждый день. Случись теперь накатиться в запале битвы на стойкого противника, моя сотня по команде откатится назад без потерь, надеюсь…