Люди черного дракона - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Винокуров cтр.№ 44

При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, однако, что в доме не одна труба, а целых две, оттого что и печек в китайской избушке тоже было две, и обе маленькие, по обеим сторонам от входа. Но это только ухудшало дело: дым из печек этих рвался все равно что из драконьих голов. От дыма было в фанзе черно и серо, и разглядеть жизнь китайскую и окрестности в настоящих деталях было трудно.

Пришлось идти вслепую: осторожно нащупывая ногой деревянный пол, пробрался Менахем к столу и сел за него, ожидая появления хозяев. Понемногу глаза его привыкли к темноте, он увидел, что в фанзе нет даже и потолка, а крыша дома поставлена прямо на стены, словно горшок накрыли крышкой. Верхние балки от дыма и смрада смотрелись черными и блестящими, в остальных же местах копоть кое-где висела слоями, а где-то уже смахнулась на пол и образовала собой ковер, при быстрой по нему ходьбе рассыпающийся в прах. Вдоль стен стояли китайские каны из пропеченной глины — для отдыха и сидения на них в любое время года, особенно же зимой, когда изнутри каны подогреваются излюбленным китайским углем. Постели в ожидании гостя были собраны, но лежали тут же, на канах, в свернутом виде.

Еще Менахем увидел стоящий посреди фанзы на треноге медный котел для еды, с боками, отполированными старостью и частым употреблением. В котле тлели неизменные угли, а над ним висел железный чайник, полный закипающей воды.

В дальнем углу был также виден длинный кухонный стол со скамейками, на скорую китайскую руку стесанный из березы, а потому кривой и пахучий. Рядом стоял еще один стол — поменьше, правильной квадратной формы, на котором лежали разнообразные ножи и тесаки для убиения животных и превращения их в еду. На стене над столиком висели ложки с тремя обязательными пупырышками на дне, чтобы не на стол их класть, а ставить, сита, коробочки с палочками-куайцзы, корытца для промывки чумизы и небольшие глиняные чашки для любых надобностей.

Чуть подальше шла перегородка, за которой сейчас помещался сам хозяин фанзы, отец Саши. В это место Менахема пока не пригласили, но он тому был только рад, потому что знал: там расположена кумирня с разноцветными — свирепыми и умильными — рожами богов, которым молились наши китайцы.

Менахем сидел минуту, другую, третью — никто не выходил. Менахем ждал покорно, слегка только вздыхал: «Ой-вэй, какие времена наступили — еврейский тесть должен ждать китайского свекра… И где? На своей собственной амурской земле».

Минуты шли за минутами, никто не появлялся, только коза на дворе взвыла вдруг нечеловеческим голосом — то ли к смерти, то ли к дождю, непонятно. Потом выть перестала, забрехала что-то чистой китайской скороговоркой. Менахем поежился и, чтобы ободрить себя, сказал негромко:

— Хотел бы я посмотреть, как бы они встречали русского родственника…

Словно услышав эти обидные слова, из-за деревянной ширмы вышел отец Саши, Сы Жу, или просто Сережа. Сережа типичный был китаец, но только позажиточнее прочих, хотя наши бываловские китайцы были так устроены, что по ним иной раз было сложно определить, кто из них богатый, а кто такой. Богатые наши китайцы часто и имевшееся богатство прятали, а бедные выпячивали, чего и не было.

Но тут ради особого случая вид у Сережи был внушительный. Сам он был пузат, словно горшок со щами, лоснился, на плечах его покоился красный халат, доверительно обнимавший его тугое тело…

Мы не знаем, о чем там полдня беседовали тихий Менахем и Сережа и сколько было выпито китайского чаю и русской водки, но только свадьба все-таки состоялась, или, правильнее сказать, бракосочетание, потому что главным тут было получение штампа в печать, а все остальное явилось довольно спорным к нему приложением и диковинным компромиссом между свадьбой китайской и еврейской. Но об этом, пожалуй, в другой раз. А сейчас важно, что Ромео наш и Джульетта наконец-то зажили вместе.

Перейдя из родного дома в мужнину фанзу, очень скоро Бейла узнала разницу между китайской любовью и китайским браком. Муж почти сразу потерял к ней интерес, ни песен больше не пел, ни стихов не читал, едва отвечал, когда она к нему обращалась, даже ласки супружеские приходилось из него вымаливать. А вот родственники мужа обсели ее со всех сторон. Свекр Сережа улыбался ей маслено и говорил непристойности. Свекровь требовала, чтобы Бейла носила ее на спине, когда ей неможется.

— Куда же вас носить? — спрашивала Бейла. — Лежите себе на постели, отдыхайте!

Но свекровь в ответ начинала браниться по-китайски, кричать на Бейлу и больно щипать ее за руки и за грудь.

— Я сама знаю, где мне лежать, — вопила она на таком плохом идише, что это уже почти был русский язык. — Твое дело не разговаривать, а исполнять мои повеления!

И Бейла брала свекровь на закорки, выносила ее на улицу и ходила с ней по двору широкими шагами, потому что китайская медицина считала такую ходьбу полезной для здоровья.

Теперь Бейла одна убирала весь дом, всех обстирывала, вскапывала огород, кормила свиней, которые жрали, как звери, и, стоило зазеваться, норовили вцепиться в икру, и выполняла все возможные работы. Но, несмотря на это, жизнь ее становилась с каждым днем все хуже и хуже. Ею помыкали все, она находилась на положении не служанки даже — рабыни.

Однажды Бейла не выдержала и напрямик спросила свекровь, за что ее так ненавидят.

— Вот забеременеешь, родишь сына — тогда и поговорим, — отвечала ей свекровь.

— Но ведь это не от меня только одной зависит, — пыталась защищаться Бейла.

Но ее не слушали и даже не считали нужным снисходить до беседы с ней.

Правда, изо всей большой семьи Саши нашелся все-таки один человек, который хорошо относился к Бейле и даже любил ее. Это была младшая сестра Саши, Сы Юй. Она жалела бедную Бейлу и даже доставляла ей тайком редкие китайские вкусности вроде ханьчжоуского вонючего доуфу, от которого у Бейлы перехватывало дыхание и выступали слезы на глазах. Однако она боялась его выплюнуть, чтобы не обидеть Сы Юй. Впрочем, Сы Юй сама была еще подростком и не могла никак защитить невестку, потому что находилась в семейной иерархии ниже всех, кроме, конечно, самой Бейлы.

И лишь однажды отношение к Бейле изменилось. В тот день она отравилась, живот у нее вспух и болел, она лежала на кане и стонала. И вдруг все захлопотали возле нее — и свекр, и свекровь, и даже муж подошел и участливо спросил, как она себя чувствует.

Но едва стало ясно, что животные боли — желудочного происхождения и к беременности отношения не имеют, все остыли и охладели к Бейле еще больше, чем раньше.

Год шел за годом, а ребенка все не было — ни мужского пола, ни любого другого. Муж, когда-то такой нежный, любимый и любящий, вовсе перестал видеть Бейлу, не скрываясь, ходил к другим женщинам. Об этом знала вся китайская деревня, все смотрели на нее теперь с презрением, тем самым страшным китайским презрением, от которого ты занимаешь место ниже последней свиньи и гадины и от которого впору умереть.

Свекр же и свекровь, если и обращали внимание на невестку, то только затем, чтобы подвергнуть ее новым унижениям. Невестка, не принесшая в дом ребенка мужского пола, до конца дней своих должна была пресмыкаться, жить в грязи и позоре, пока милосердная веревка или речной омут не прервут ее мучений.