Раньше Зиганшин охотно выходил на службу в субботу или воскресенье, особенно зимой, когда нет работы в саду, а теперь придется с этим по возможности завязать, потому что Фрида будет думать, что он поехал к любовнице. И разговоры по телефону тоже придется свернуть, потому что настанет момент, когда они покажутся Фриде подозрительными.
Вместо прежней свободы наступит скованность, он не сможет пальцем шевельнуть, не подумав прежде, не вызовет ли это у Фриды плохих мыслей, и главная ирония в том, что сама эта скованность будет возбуждать самые лютые подозрения.
Зиганшин вдруг вспомнил сказку про Русалочку, которую с детства ненавидел. Русалочка стала человеком, чтобы быть рядом с возлюбленным, но за это при каждом шаге ей приходилось испытывать невыносимую боль.
Теперь они с Фридой будут как две Русалочки. Ну что ж, придется терпеть, раз иначе нельзя.
Зажмурившись, он представил себе совсем другую жизнь: здоровая и счастливая Фрида ждет его дома с сыном на руках. Немножко сонная, немножко растрепанная, может, подурневшая от новых забот, но главное – она не думает, где он был и почему задержался.
Пятнадцать минут отделяют его от этой жизни. Так мало…
Невежество и невнимательность врача убили их ребенка, о котором нельзя даже сказать «новорожденный». Он не рождался, не сделал ни одного вдоха, не закричал, а утонул в материнской крови.
И они с Фридой живы теперь гораздо меньше, чем раньше, и все будет не так, как мечталось. Не потому, что они делали что-то дурное, нет, просто доверились не тому человеку.
Если бы только жена разрешила ему подать жалобу на врачиху… Нет, полковнику Альтман он звонить не станет и пользоваться другими своими коррупционными связями тоже. Любая протекция придаст всему оттенок личной мести, а он чувствовал, что успокоится, только если эту сволочь накажут строго по закону. Есть прокуратура, есть суд, пусть они и решают, в конце концов, могут согласиться с Фридой, что докторша ни в чем не виновата.
Надо еще раз поговорить с женой.
Фриде не становилось легче, хоть она и пыталась теперь вставать и есть. Запах теперь уже любой еды вызывал у нее позывы на рвоту, и Зиганшин после работы заехал к Максу Голлербаху посоветоваться.
Тот, по обыкновению, коротал вечер на кафедре, в своем кабинете, от пола до потолка уставленном стеллажами с книгами. На немногих свободных местах висели портреты профессоров с такими проницательными глазами, что стразу становилось ясно – обдурить этих корифеев не удавалось никому.
Из современного в кабинете были только сиротские жалюзи на окнах.
Друг-психиатр был очень аккуратным, даже щеголеватым мужчиной, одевался тщательно, как английский аристократ, и только с близкими людьми позволял себе оставаться без галстука и пиджака. Расстегнутый воротник сорочки и закатанные рукава открывали мощную шею и жилистые руки, и Зиганшин невольно подумал, что Макс, хоть на лицо и некрасив, все же выдающийся экземпляр мужской породы, а до сих пор почему-то одинок и детей у него нет. Страдает ли он от этого или живет, как нравится?
Когда все случилось, Макс очень помог, в сущности, взяв на себя все организационные вопросы. Зиганшин тогда пребывал в какой-то прострации и соображал плоховато, просто послушно ходил вслед за Максом и подписывал там, где ему велели.
И потом, после похорон, звонил, предлагал помощь, но Зиганшин с Львом Абрамовичем всякий раз отвечали, что все нормально и помощь не нужна.
– Я очень рад, что вы пришли, – сказал Макс, – очень.
Сдвинув в угол клавиатуру от почти устаревшего компьютера, Макс накрыл чай прямо на рабочем столе. Постелил явно старинную салфетку с монограммой в уголке, поставил вазочку с сухарями, чашки тонкого фарфора и круглый чайничек с узором из незабудок. Потому, наверное, молодой профессор и одинок, что очень уж старомоден…
Присев на краешек стула, истершаяся кожаная обивка которого была приделана к дереву гвоздиками с круглыми медными шляпками, Зиганшин залпом осушил свою чашку и сказал, что заскочил на минутку: посоветоваться насчет Фридиной анорексии.
Макс нахмурился, хотел что-то спросить, но быстро сам себя перебил:
– Да что гадать, в самом деле! Давайте я поеду с вами и посмотрю вашу супругу.
Зиганшин обрадовался, на такую любезность он не рассчитывал, все-таки живет за сто километров, и завтра рабочий день.
Из вежливости пытался что-то возразить, но Макс отмахнулся, быстро сполоснул чашки и потянулся за курткой. Договорились, что поедут на машине Зиганшина, Макс заночует, а утром Мстислав Юрьевич привезет его на работу.
Дорогой Зиганшин рассказал про свой сон.
Макс только вздохнул:
– Это теперь всегда будет сниться. Не избавитесь.
– А может, это знак, что надо усыновить поскорее ребенка?
– Не знаю, но в таком ответственном деле не стоит полагаться на сны. Наяву вы как считаете?
– Я предлагал Фриде, – признался Зиганшин. – Говорю, ты сейчас еще слабая, но как только поправишься, давай возьмем малыша. Так за хлопотами о горе и забудем.
– А она?
– Сказала, что я эгоист, а ребенок – не игрушка. Нельзя за его счет решать собственные проблемы. Наверное, она права.
Макс пожал плечами:
– Может, да, а может, и нет. Большинство родителей решают собственные проблемы за счет своих детей, откуда, собственно, у меня столько работы. А вы – хорошие люди и просто подарили бы ребенку счастье жить в семье, вот и все.
– Ну в любом случае сейчас нечего обсуждать, пока Фрида не поправится.
Внезапно Зиганшин подумал, что жена целых две недели не знала о смерти сына. А вдруг надо было не сидеть и горевать, а найти подходящего младенца? Ей-богу, связей у него достаточно, чтобы провернуть такую комбинацию. Может, удалось бы даже Льва Абрамовича надуть, и о том, что сын умер, знал бы только он один, а остальные жили бы счастливо. И он тоже стал бы счастлив, глядя на них, и очень скоро забыл о своем обмане.
Эта идея внезапно показалась Зиганшину прекрасной, и он чуть не слетел в кювет от досады, что она вовремя не пришла ему в голову.
Когда приехали, Макс сразу поднялся к Фриде и оставался у нее очень долго. Зиганшин попытался помочь детям с уроками, но думал только о том, как идет разговор наверху, от этого был невнимателен и отвечал невпопад.
Только когда настало время рисовать контурную карту по истории, смог сосредоточиться и изобразить стрелочками ход какого-то древнего сражения.
И все же ему казалось, что дети чувствуют его рассеянность и, наверное, принимают ее за равнодушие. Только мама права: не следует гадать, а нужно просто с ними поговорить.
– Ребята… – начал он, и тут спустился Макс с таким странным выражением лица, что Зиганшин обо всем забыл.
– Ну что? – вскочил он.