– Ваше спасение придет от Господа, – говорил Константин. – Смотрите в Его лицо и спасайтесь.
И они никогда не видели ничего похожего на большие глаза его Христа, его бледной кожи и длинных тонких рук. Люди смотрели, становились на колени и порой плакали.
«Что такое домовой, – стали говорить они, – как не сказка для непослушных детей? Мы сожалеем, батюшка, мы каемся».
И никто не принес дары, даже в осеннее равноденствие. Домовой стал слабым и вялым. Вазила похудел, осунулся и дико блестел глазами. Из его свалявшейся бороды торчала солома. Он стал красть ячмень и овес, заготовленные для лошадей. А сами лошади стали бить копытами у себя в стойлах и шарахаться от каждого ветерка. Деревенские стали раздражительными.
* * *
– Ну, это точно не я, парень, и не конь, не кот и не привидение, – рычал Петр на конюха холодным утром.
Ночью снова исчезло зерно, и Петр, и без того раздраженный, пришел в ярость.
– Я не видел! – воскликнул паренек, шмыгая носом. – Я никогда бы…
В такие ноябрьские дни воздух обжигал, а промерзшая земля словно гудела под ногами. Петр посмотрел на паренька в упор и ответил на его протесты кулаком. За звуком удара раздался вопль.
– Не смей меня обворовывать! – рявкнул Петр.
Вася, которая в этот момент выскальзывала из конюшни, нахмурилась. Ее отец никогда не был вспыльчивым. Он даже Анну Ивановну не бил. «Что с нами происходит?» Вася нырнула обратно в конюшню и забралась на сеновал. Ей не сразу удалось найти вазилу: тот свернулся клубком, зарывшись в сено. При виде его глаз она вздрогнула.
– Почему ты ешь ячмень? – спросила она, собравшись с духом.
– Потому что подношений не было.
Горящие глаза у вазилы стали пугающе черными.
– Это ты пугаешь коней?
– Их настроение – мое, а мое настроение – их.
– Значит, ты очень зол? – прошептала девочка. – Но мои люди ничего плохого не хотели. Они просто напуганы. Священник когда-нибудь уедет. Так будет не всегда.
Глаза вазилы мрачно сверкнули, но Васе показалось, что в них виден не только гнев, но и печаль.
– Я голодный, – сказал он.
Васе стало его жаль. Ей самой часто случалось голодать.
– Я могу приносить тебе хлеб, – сказала она решительно. – Я не боюсь.
Глаза вазилы замерцали.
– Мне надо немного, – сказал он. – Хлеб. Яблоки.
Вася старалась особо не задумываться о том, что ей придется отдавать часть собственной еды. Во второй половине зимы продуктов всегда было немного: очень скоро ей придется жалеть каждую крошку. Но…
– Я буду приносить тебе еду. Даю слово, – пообещала она, искренне глядя в круглые карие глаза конюшенного существа.
– Благодарю, – отозвался вазила. – Выполни свое обещание, и я не стану трогать зерно.
Вася сдержала данное слово. Ее подношение всегда было небольшим. Сморщенное яблоко. Обкусанная корка. Капля медовухи, принесенная на ладони или во рту. Однако вазила брал все охотно, и когда он ел, лошади успокаивались. Дни становились пасмурными и короткими. Выпавший снег словно запечатал их своей белизной. Однако вазила был теперь румяным и довольным, и зимние конюшни стали сонными, как в прежние времена. Что радовало.
Зима оказалась долгой, а в январе морозы так усилились, что даже Дуня не смогла припомнить такого.
Безжалостная зима разгоняла людей по домам. У Петра появилось много свободного времени, чтобы смотреть на осунувшиеся лица домочадцев. Они жались к огню, жуя хлеб и кусочки вяленого мяса, время от времени подкладывая дрова в огонь. Даже ночью они не решались прекращать топить печи. Старики ворчали, что дрова сгорают слишком быстро, что нужно класть три полена, чтобы огонь хорошо горел, а раньше хватало одного. Петр и Коля объявили, что это чепуха, однако поленницы быстро таяли.
Середина зимы наступила и миновала. Дни снова начали удлиняться, но мороз только усилился. Он убивал овец и кур, отмораживал запоздавшим пальцы до черноты. Дрова в такие холода были совершенно необходимы, так что когда запасы стали заканчиваться, людям пришлось отправляться в молчаливый лес под жестким светом зимнего солнца. Вася с Алешей, выехав на лошадке с санями и вооружившись небольшими топориками, увидели на снегу следы лап.
– Может, надо устроить на них охоту, батюшка? – спросил Коля у отца тем же вечером. – Часть убьем и сдерем шкуры, а остальных прогоним.
Он чинил косу, щуря глаза в тусклом свете. Его сын Сережа прижался к матери, неподвижный и тихий.
Вася бросила на громадную корзину со штопкой унылый взгляд и взялась за топорик и точило. Алеша, занимавшийся своим топориком, бросил на нее насмешливый взгляд.
– Видите? – сказал отец Константин Анне. – Оглянитесь вокруг. Ваше спасение в милости Божьей.
Анна не отрывала глаз от его лица. Забытое шитье лежало у нее на коленях.
Петра жена удивляла. Никогда раньше она не казалась настолько спокойной – и это в самую лютую зиму!
– Думаю, не стоит, – ответил Петр сыну. Он проверял свою обувь: зимой из-за дырки можно было остаться без ноги. Поставив один сапог к огню, он взялся за второй. – Они крупнее наших волкодавов, эти северные волки. Они уже лет двадцать не подходили настолько близко. – Петр погладил сидевшего у его ног тощего пса, а тот уныло лизнул ему руку. – Это показывает, что они в отчаянном положении, будут охотиться на детей, если смогут, или резать овец у нас под носом. Большая группа охотников могла бы справиться со стаей, но в такой мороз с луками охотиться не получится: нужны будут копья, и не все останутся целы. Нет: надо присматривать за детьми и скотиной, а в лес ходить только днем.
– Можно было бы поставить капканы, – вставила Вася, чиркая точилом.
Анна бросила на нее мрачный взгляд.
– Нет, – возразил Петр. – Волки – не зайцы. Они почуют твой запах на капкане. И никто не станет ходить в лес при такой слабой надежде на удачу.
– Да, батюшка, – покорно отозвалась Вася.
Эта ночь выдалась убийственно холодной. Все домочадцы жались на полатях, накрывшись всеми одеялами, какие только нашлись в доме. Вася спала плохо: отец храпел, а острые Иринины коленки впивались ей в спину. Она ворочалась, стараясь не лягнуть Алешу, и наконец, ближе к полуночи, задремала. Ей приснился волчий вой, зимние звезды, тонущие в теплых облаках, и тощий, как скелет, старик с красными глазами, и, в самом конце, бледный мужчина с тяжелым подбородком, с голодным и злобным выражением лица, ухмыляющийся и подмигивающий единственным глазом. Она проснулась со стоном в лютый предрассветный час и увидела, как кто-то идет по комнате на фоне сияющих углей в печи.
«Показалось, – подумала она. – Это сон, это кухонный кот». Но тут фигура остановилась, словно ощутив ее взгляд, и чуть повернулась. Вася затаила дыхание: она увидела лицо – бледное пятно в полумраке. Глаза на нем цветом походили на зимний лед. Она втянула в себя воздух, чтобы заговорить или закричать, но тут пришелец исчез. В щели кухни уже сочился дневной свет, а из деревни принесся горестный крик.