Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - читать онлайн книгу. Автор: Умберто Эко cтр.№ 72

Думаю, что мой друг Даниэль разделил бы всеобщую печаль, вызванную несколько лет назад яростной критикой (или запретом) постановок «Венецианского купца» Шекспира за ярый антисемитизм пьесы, свойственный той эпохе (а также предыдущей, начиная с Чосера), хотя на самом деле Шейлок изображен человечным и даже в чем-то трогательным. Вот с чем мы столкнулись: стало страшно высказывать свои мысли. Не будем забывать, что мусульманские фундаменталисты (до того мнительные, что с ними шутки плохи) – причина далеко не всех табу. До них процветала идеология политкорректности, основанная на уважении ко всем окружающим, однако она привела к тому, что по крайней мере в Америке распространился запрет на анекдоты не только о евреях, мусульманах и инвалидах, но и о шотландцах, генуэзцах, бельгийцах, карабинерах, пожарных, дворниках и эскимосах (это слово тоже табуированное, но если я буду называть их так, как они того хотят, никто вообще не поймет, о ком я говорю).

Лет двадцать назад я преподавал в Нью-Йорке и, желая привести пример анализа текста, совершенно случайно остановил свой выбор на рассказе, где есть строчка, в которой моряк, жуткий сквернослов, описывает влагалище проститутки: «бескрайнее как милость …», многоточием я заменил имя божества. После лекции ко мне подошел студент, по виду мусульманин, и мягко упрекнул, что я проявил неуважение к его религии. Естественно, в ответ я напомнил, что это была чужая цитата, но тем не менее принес ему свои извинения. На следующий день я употребил не слишком почтительную (хотя и шутливую) аллюзию на одного из знаменитых персонажей христианского пантеона. Все засмеялись, и вчерашний студент тоже присоединился к всеобщему веселью. По окончании лекции я взял его под руку и спросил, почему он проявил неуважение к моей религии. А затем попытался объяснить разницу между шутливым намеком, упоминанием всуе имени Божьего и богохульством и призвал его к большей терпимости. Он извинился и, надеюсь, что-то понял. Недоступной его восприятию, скорее всего, осталась удивительная толерантность католического мира: при наличии целой «культуры» богохульства, где верующий испытывает страх перед Богом и при этом наделяет высшее существо непристойными эпитетами, кого и чем можно шокировать?

Увы, не все случаи в преподавательской практике разрешаются столь же мирно и цивилизованно, как у меня с моим студентом. В других ситуациях лучше держать рот на замке. Но что станет с культурой, если на встрече, положим, с арабским философом даже студенты будут помалкивать, боясь допустить оплошность? Все кончится damnatio memoriae ^[432] – преданием чуждой культуры забвению через молчание. И это точно не пойдет на пользу взаимному познанию и пониманию.

Мы живем в эпоху образов, поскольку словесная культура канула в небытие, или же слово празднует триумфальное возвращение, которому поспособствовал интернет? Как тогда быть с телевидением, DVD, видеоиграми? Взаимоотношения человечества с изображениями всегда были непростыми, о чем нам напоминает книга Марии Беттетини «Против образов. Корни иконоборчества» (Laterza, 2006) ^[433]. За этим должно было бы последовать краткое изложение бойко написанной книжки толщиной в сто шестьдесят страниц, но не хочу никого обманывать: книга серьезная и рассчитана на тех, кто хоть немного разбирается в философии и богословии. Ее серьезность делает невозможным пересказ содержания, так что ограничусь вольными рассуждениями о присущем человеку умении (животные его лишены) порождать «симулякры».

Согласно Платону, предметы являются несовершенными копиями идеальных моделей, а значит, изображения – это несовершенные копии предметов, жалкие второсортные имитации; для неоплатоников изображения становятся непосредственным воспроизведением идеальных моделей, их термин agalma ^[434] обозначает одновременно и статую, и образ, а вместе с тем великолепие, украшение и красоту.

В иудейском мире двойственность сохраняется: изображать Бога категорически запрещено (возбраняется даже произносить вслух его настоящее имя), хотя он создал человека по своему образу и подобию, к тому же благодаря Библии мы знаем, что в храме Соломона были изображены не только всевозможные растения и животные, но и херувимы. Поскольку тот же запрет на божественные сюжеты существовал и в мусульманском мире, в местах культа ограничивались каллиграфическими и абстрактными изображениями, однако при этом мусульманская культура породила великолепные, невероятно образные миниатюры.

Христианский Бог не только обрел «видимое» тело, но его тело и лицо еще и оставили отпечатки на покровах и окровавленных плащаницах. Христианству (особенно хорошо это объяснил впоследствии Гегель) образы были необходимы, они не только провозглашали небесное величие, но и являли искаженный от страданий лик Христа, а с ним страшную жестокость его гонителей.

Чем дальше, тем запутаннее: с одной стороны, неоплатоники, как и псевдо Дионисий Ареопагит, полагают, что помыслить небесные сущности можно только через отрицания (что уж говорить о допустимости изображения!), если же никак нельзя обойтись без отсылки к Богу, лучше прибегнуть к максимально удаленным образам, например медведю или пантере; с другой стороны, те, кто был знаком с трудами Псевдо-Дионисия, позднее развили мысль, что всё на земле – лишь образ небесных сущностей, любое земное создание – своеобразная «зарисовка» явления, которое иначе ускользнуло бы от нас, следовательно, зарисовки таких зарисовок дозволялись и поощрялись.

Однако простолюдины зачастую очаровывались образом и отождествляли его с объектом изображения, в результате чего происходил переход от культа символа к идолопоклонству (вспомним золотого тельца). Отсюда иконоборчество и знаменитая византийская кампания против священных изображений.

Римская церковь, в свою очередь, не отказывалась от визуальных образов, ибо, как не раз повторялось в дальнейшем, pictura est laicorum literatura ^[435], и безграмотные простолюдины могут чему-либо научиться, только рассматривая картинки. Тем не менее вопрос о том, какой властью обладает сонм населяющих аббатства и соборы фигур, не давал покоя, и во времена Карла Великого зародилась дипломатичная теория, которая не воспрещала образы, но трактовала их исключительно как стимулы для памяти; в результате, глядя на изображение женщины, было бы сложно понять, кто это – почитаемая Дева Мария или порицаемая языческая Венера, – не будь рядом titulus ^[436]. Кажется, что Каролинги читали Барта ^[437], были знакомы с его идеей вербальной привязки образов (хотя речь шла не о восхвалении Господа, а о продаже новых коммерческих идолов) и предвосхитили теорию вербально-визуальной культуры, той самой, что сегодня заменила храм телевидением (образ плюс слово), поэтому папу теперь чествуют, уставившись в экран, и поклоняются ему, словно идолу, не переступая порог церкви.