Наконец мы оба остановились. Я сел на кучу травы, а Бенкей спрятал свою флейту и обмыл лицо водой из потока.
Теперь мы могли приступить к обычным делам на постое. Расседлать и спутать лошадей, наносить веток на костер. Бенкей взял лук и длинные стрелы, вошел в ручей, бродя по воде с погруженным в нее наконечником. Ему удалось подсечь трех крупных рыбин, которых мы почистили и испекли на веточках.
Все время я чувствовал себя довольно странно, но угнетенность уже не подступала ко мне. Вместо этого я слышал беспокойные шорохи в листве, шепоты и шуршанье. Но я не видел ничего: ни зверей, ни людей. Это началось, когда мы принялись чистить рыбин. Когда кровь их смешалась с водой, а спутанные внутренности поплыли по течению, вдруг раздался испуганный грай птиц, взлетевших в небо, зашумела листва, будто поднялся ветер, и мне показалось, что затряслась земля.
Я подумал, что, возможно, мы попали в урочище. Но растения тут были нормальные, я не нашел ни следа мертвых животных или вещей, изменивших свою природу, как не нашел и ничего другого, что свидетельствовало бы, что где-то неподалеку лежит потерянное имя бога.
В конце концов мы передвинулись дальше по течению ручья и разбили лагерь там. Но деревья и кусты все еще колыхались вокруг костра и галечного пятна на берегу, будто шумел в них ветер, хотя вокруг оставалось спокойно. Десятки раз то один, то другой из нас вставал с мечом в руках и поглядывал на ветки, но не находил ничего.
Пришли сумерки, а мы то и дело слышали шепоты и шелесты. То и дело мы замолкали и начинали прислушиваться. Несколько раз мы даже осторожно окликнули не пойми кого, но отвечала нам тишина.
– Не кажется ли тебе, что ты слышишь какие-то слова? – спросил Бенкей.
– Кажется, что слышу, будто шепчется «кровь, кровь!» на языке Побережья, – признался я.
– Я слышу то же самое. Но порой слышу и «смерть».
Несколько раз, когда я входил в кусты с горящим факелом в одной руке и мечом в другой, что-то мелкое сбегало в траву и ветки, что-то с шумом улетело в темноту, чуть не притронувшись к моему лицу.
Наверняка ночной грызун, бабочка или нетопырь.
Но я все еще слышал шепоты.
За спиной.
В темноте. Оттуда, куда я как раз не смотрел.
Кони фыркали и ржали испуганно, нам пришлось их привязать, чтобы они не сбежали в долину.
Мы немного спали в ту ночь, неся попеременно стражу и ложась подремать, не снимая панцирей, с мечом в руках. Когда выпадала моя очередь, я сидел, подбрасывая ветки в огонь, и глядел во тьму, за безопасный круг теплого оранжевого света, туда, где стояла, как завеса, густая тьма, и откуда доносились шепоты и хихиканья. Хихиканья эти казались мне наиболее зловещими, потому как звучали так, словно сидели там дети, но дети с дурным шепотом и наверняка опасные. Я не знал, отчего такое пришло мне в голову, но я давно так не боялся.
Порой, когда огонь немного угасал, я видел, как во тьме светятся чьи-то глаза. Горели они гнилостным зеленоватым светом, порой высверкивали красным в свете костра и пригасали. Но никто нас не атаковал, только пару раз из кустов вылетел маленький камешек, покатился по гальке и упал в воду.
Шелесты, хихиканья и шепоты. И так до утра.
Я думал, что предпочел бы рык диких тварей. Предпочел бы, чтоб нечто бросилось на нас из кустов, предпочел бы выхватить меч и сражаться. Вместо этого мне пришлось нести стражу с потными пальцами на рукояти, натянутому, как тетива, и уставшему.
Бенкей сменил меня поздно ночью, но засыпал я лишь на короткое время и просыпался от шелеста листьев, хихиканья и трепета крыльев, как ребенок, который впервые ночует вне дома.
Я очнулся на рассвете, когда небо посерело. В окруженной хребтами горной долинке невозможно было увидеть восхода солнца, лишь смолистая тьма уступила место серости.
Мы снова попытались застрелить какую-нибудь рыбу, но те исчезли, хотя день назад мы видели их плавающими между камнями и стоящими в хрустальной воде на разливах ручья буквально на каждом шагу. Исчезли птицы. Не сумели мы отыскать ни змеи, ни улитки, ни вообще чего-то, что можно было бы съесть.
Зато мы продолжали слышать вокруг шепоты и шелесты.
Мы двинулись в обратный путь, спешно, пытаясь покинуть долину. Нас ждал длинный спуск, где раскидывались леса и луга, потом вдоль ручья широкой равниной, в направлении затуманенных хребтов на севере, где следовало искать какой-то перевал. Долина была большой, и мы сомневались, удастся ли нам преодолеть ее за день. Среди скал и лесов порой и один стайе – расстояние, которое преодолевают дни напролет, если путь сложен: нужно петлять или продираться сквозь препятствия.
Тут мы нашли тропинку, бежавшую зигзагом по лесу неподалеку от ручья, а значит, была у нас возможность идти быстро, но, увы, все было не так. Когда мы смотрели сверху, тропа приглашала к путешествию, особенно потому, что направлялась она на север. Когда же мы двинулись по ней, дорогу нам стали преграждать трясины, скалы и поваленные деревья, хотя я готов был поклясться, что ничего такого ранее видно на ней не было. К тому же из-за горных хребтов пришел туман и залил долину, словно мутная вода. Мы продирались сквозь испарения, среди кривых веток деревьев, выглядевших так, будто их специально переплели, чтобы нас остановить, или же те сами протягивали к нам сучья, скрюченные, будто хищные когти.
Но мы брели дальше. Вперед. На север.
Наверное, на север. Не было видно солнца, нас со всех сторон окружали кусты, а тропа вилась меж болотами, скалами и стволами, поросшими мхом да грибами.
Я видел в лесной полутьме ярящиеся глаза, алчно взирающие на нас, несколько раз в густой листве мелькало лицо женщины, но когда я подходил ближе, лицо исчезало, становилось пятном теней среди зелени. Снова доносились до нас шепотки, снова что-то с шелестом пробегало в листве, снова появлялись и исчезали какие-то фигуры.
Мы брели вперед, ведя лошадей, с мечами в руках, залитые потом – хотя день был холодный – и испуганные. Оба чувствовали, что давно уже идем не на север, а лишь петляем в зарослях, зелени и скалах, бредя в грязи. И похоже, что мы потеряли дорогу.
Наконец удалось нам выбрести на небольшую полянку на берегу ручья, окруженную зарослями папоротника и колючим кустарником.
– Отдохнем и напоим коней, – сказал я хрипло, а Бенкей лишь кивнул. Лицо его под шлемом побледнело от усилия и напряжения, а прищуренные глаза все еще скользили по кустам.
– Я сам часто пугал так врагов, – сказал он тихо. – Эти шепоты, крики и шорохи для того, чтобы мы не могли ни на миг передохнуть, чтобы постоянно ждали нападения. Чтобы мы обыскивали заросли и находили лишь тени и листву. Но они ударят, когда мы выбьемся из сил и не сумеем толком защищаться.
Мы расседлали и спутали коней, позволив им напиться, а потом сами сели над берегом ручья, чтобы отдохнуть.
И тогда мы услышали плач.