– Так это делается? – спросила она. – Это же богиня твоей страны, ее кормят кровью?
– По старой вере, – кивнул я.
– Это правда, что у тебя мужчины должны служить женщинам?
– По культу Праматери, верно. Женщины служат Матери, и земля, мужчины – для матери и женщин.
– Хотела бы я, чтобы так было и здесь, – сказала она. – Удулай говорит, что я такая, как она. Как ваша богиня. Сильная и дикая. У нас плохо. Женщина и глупый мужчина должны договариваться. Когда он уходит в море, она остается дома. А возвращается – и ей приходится с ним считаться, так, будто он сделал нечто важное. Но это женщина носит ключи. Мужчина должен привозить из заморских походов серебро, а потом молчать и отрабатывать время, пока его тут не было. Разве что женщина пожелает плыть в поход. У меня так. Но с той вашей Матерью – куда лучше, и мне хотелось бы, чтобы тут было, как в Амистранде.
– Это старая вера, – ответил я осторожно. – И не все ее признают. Но там еще есть жрицы и жрецы Красных Башен. Тебе пришлось бы им служить. На самом деле у них вся власть, поскольку они говорят с Праматерью. Все принадлежит им, и земля, и животные, и люди.
Она фыркнула. И даже не обратила внимания, что говорю я лучше, чем обычно.
– Смильдрун не служит никому. Смильдрун делает, что хочет, и так будет всегда. Я сказала, что я – как она, – указала она на скульптуру. – А не как простая амитрайка. Я держу амитраек в ограде для невольниц и отдаю их для забавы моим братьям. За то, что они слабы. Я сильна. Удулай говорит, что я могу призвать богиню только для себя. Стать ею, ходящей по земле. Получить ее силу. И тогда никто со мной не совладает.
– А он сказал тебе, как это делается, сладкая Смильдрун?
Она сжала мои щеки и подняла мое лицо. Нахмурилась.
– Говори, крысеныш.
– Бывает так, что живет женщина, ведающая величайшие из тайн, она может получить силу Праматери. Привести ее в свое тело. Там много тайн, которые мне неизвестны, но одну я знаю: такая женщина должна принести сама себя в жертву перед скульптурой. Умереть. Соединиться с Подземным Лоном. Обычно она кормит скульптуру кровью мужчин, рабов, непослушных женщин и врагов. Однако эта жертва – другая.
Я не был уверен, что говорю правду. Если даже я и повторял слухи, никто до конца не знал, как оно проходит.
– Не делай этого, сладкая, сильная Смильдрун, как бы тогда я смог бы тебя любить, если бы тело твое стало святым? – сказал я, целуя ее в бедро. – Удулаю все равно, потому что, я думаю, он хотел бы сделаться жрецом, как в Амитрае. Хотел бы быть тем, кто говорит с большой божественной Смильдрун и приносит жертвы. Ему даже не жаль было бы дать себя охолостить, потому что он старый.
Змей облизнулся, сытый. Ждал.
Удулай, должно быть, чувствовал, что настали перемены, поскольку скоро уже так случилось, что за мелкую провинность он вкусил плетей, чего обычно не бывало. Когда его стеганули в первый раз, он был так возмущен и потрясен, что не сумел сдержать слез.
И случилось так, что Сверкающая Росой однажды решила, что может доверять одному лишь мне.
– Отправишься к каменной башне над амбаром, – сказала она тогда. – Никто не должен увидеть, как ты туда идешь. Отворишь ключом окованную дверь, за которой находятся мои сокровища и то, чего никому нельзя видеть. Там будет небольшая комнатка со столом. Поставишь на столе этот кувшин и корзину с едой. А потом вернешься ко мне и отдашь ключ. А если скажешь кому-то хоть слово о том, что увидишь, я кастрирую тебя, надену на рогатину и подвешу над воротами. Помни. Смильдрун не шутит.
Башня вставала подле амбара, была до половины построена из тесанных камней и могла бы противостоять осаде или пожару, и до этого дня я полагал, что она служит исключительно местом укрытия в случае нападения и сокровищницей. Она всегда стояла закрытой, находилась дальше всех прочих строений ворот, и никто туда не ходил.
Некоторые из невольников утверждали, что там живет нечто ужасное, что стережет сокровища Драконихи.
Я уже видел в стране за горами многое, и нечто подобное казалось мне вполне вероятным. Ранее я полагал, что она держит в башне на привязи духа урочища, может даже ройхо. Однако она приказала мне отнести туда тяжелую корзину с крышкой и кувшин с пивом. А это означало, что там нечто живое, чему необходимо есть и пить. Потому я подозревал, что это человек-медведь. Создание, которого называли тут нифлинг, хотя ранее я не видел, чтобы их поили пивом из кувшина.
В башню я отправился ранними зимними сумерками, подворье за конюшнями было уже пустынным – а в другую-то пору года был бы лишь полдень. Двери в каменной стене башни были небольшими, но толстыми, сколоченными из мощных плах и окованными железными полосами, а открывались они большим, размером с мою ладонь, ключом. Внизу находилось только круглое помещение, заставленное бочками и сундуками, а малую комнату со столом я нашел выше, взобравшись по отвесной деревянной лестнице. Комната занимала, может, четверть башни, и там были только очень низкий деревянный стол, доходивший мне до колен, каменный очаг в стенной нише, снабженный дымником, и узкое окно, смотрящее на горы. На столе стоял пустой кувшин и несколько деревянных мисок, вокруг же лежали хлебные крошки и пара обгрызенных костей, но никого здесь не было. Я забрал пустой кувшин, смёл объедки, оставил посудину и корзину, а потом ушел оттуда, не встретив ни человека, ни ройхо. Что бы ни находилось в этой башне и чем бы оно ни могло мне пригодиться, ему пришлось бы обождать, пока Сверкающая Росой решит, что я достоин доверия, и пришлет меня сюда снова.
И правда, через три дня она снова приказала мне идти в башню, и на этот раз она там меня ждала. Открыла мне ключом другое помещение, которое приказала прибрать. Это была еще одна тесная комнатушка с большой постелью, с которой я стягивал заскорузлые от грязи, покрытые пятнами полотняные простыни, и для которой я сменил гнилую солому в сеннике. Эти вещи мы потом сожгли в старой бочке, стоявшей в углу подворья, а еще она приказала мне вынести ужасно воняющее ведро с отходами, а потом замести каменный пол и растопить камин. В тот раз я тоже не повстречал там никого.
Я еще несколько раз входил в башню по схожим делам, и всегда комната, которую мне приказывали убирать, или та, в которой я оставлял еду и кувшин, стояла пустой. Иной раз мне казалось, что я слышу шелест и шарканье где-то за стеной. Звучало все так, словно кто-то волок по земле тяжелый мешок.
До этого дня я не слишком много внимания уделял башне, но теперь я поглядывал на нее часто, поскольку таинственный ее обитатель интересовал меня и не давал покоя. Однажды в сумерках я высмотрел странную, скорченную фигуру под четырехугольной крышей башни, другой же раз в узком окне мелькнуло нечто белое, напоминавшее череп.
Кроме этого, время свое я делил между лошадьми в засыпанном снегом загоне, домашней работой и спальней или баней Смильдрун, где меня мучили разными способами, а я показывал ей тайны схваток между мужчиной и женщиной и уверял ее в моей слепой привязанности.