Религия бешеных - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Рысь cтр.№ 94

«9 ноября 2004 года. Председатель Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов разослал лидерам оппозиционных партий телеграммы:

Геннадию Зюганову

Ирине Хакамаде

Григорию Явлинскому

Виктору Тюлькину

Предлагаю на любых условиях сесть за стол совместной пресс-конференции в составе: Зюганов, Явлинский, Хакамада, Тюлькин, Лимонов. Для того чтобы заявить испуганному, обеспокоенному, негодующему народу: в России есть единая оппозиция… Прошу Вас и заклинаю: решитесь.

Ваш Э. Лимонов».

Абсолютная власть вождя («У вас в партии только один член партии. Все остальные просто так нарисовались!») категорически не устраивала тех, кто до сих пор не мог поверить, что нарисовался просто так…

Может быть, только одним еще человеком, не просто так нарисовавшимся, был Абель…

Однажды я наблюдала совсем красивую картину. Однажды они вдруг потянулись на улицу все. Было полное ощущение, что на какую-то разборку… Толпа нацболов, топоча ботинками и водоворотом закручиваясь в слишком узком коридоре, повалила из Бункера наверх. Откуда их столько набралось? Я даже не отследила, сколько всего народу было. И главное, кто на чьей стороне.

Но большинство было с Абелем. Тот подошел к Голубовичу, невозмутимо сидящему на кухне спиной ко входу. И что-то тихо проговорил из-за спины, склонившись к уху. Куда-то позвал. Я сразу поняла, что именно позвал. Но тогда еще не знала, куда именно. Алексей ответил ему восхитительно отсутствующим взглядом. «Не повернув головы кочан…» Настолько отсутствующим, что Абель отступил и ушел. Выход был там же, где вход… Мы остались на кухне одни. Голубович не повелся. Может быть, единственным сохранив в тот момент нейтралитет. Это надо уметь…

Еще у меня было подобие нейтралитета. Я не была членом партии. Я вообще была в коме. Но я была женщиной одного из заговорщиков. И похоже, у него больше не было никого. «Кружок друзей рейхсфюрера СС» состоял из двух человек. Тишина — и меня. И он попытался увеличить число своих сторонников в партии вдвое…

— Какая же все это мерзость…

Мы шли к метро, он проговорил это сквозь зубы. Я умею не задавать вопросов. Но сложно понять, о чем говорят, если говорят как будто на чужом языке…

Соловей хотел, чтобы я его поддержала. Господи, в чем? Как будто ему был важен каждый голос, отданный за него на неведомом мне голосовании. Или на буквальном голосовании. И если он это голосование не перетянет на свою сторону, ему как будто придется собственноручно подписать себе приговор…

— Сережа, конечно, я, чем могу, тебя поддержу…

Но без участия во внутрипартийных разборках на правах партийца это были просто слова…

В тот день Тишин подкинул мне проблем. Уйдя с Соловьем на улицу — и вернув его в чудовищном состоянии. Нет, не физическом…

— Меня мой самый дорогой человек сдал с потрохами…

Этот их вызревавший заговор… Кто-то, кому он продолжал верить, мог с потрохами сдать его врагам. А врагами там теперь был кто? Его партийные товарищи. И здесь пощады не жди…

Мы ехали, мы опять ехали в метро, и это было уже выматывающе-невыносимо. Я не могла видеть людей так близко перед собой.

Я закрыла глаза. «Отче наш…» Пространство сразу раздвинулось. Я чувствовала и контролировала каждого человека в полупустом вагоне, подойти ко мне незамеченным было невозможно. Я закрыла глаза и остро ощутила, что есть я, обособленная ото всех я, и что остальной мир не пробьется ко мне сквозь мягкое облако света…

— Катя, прекрати…

Дорогой, а ты не задолбал? Сейчас-то что тебе опять не так? Я медленно перевела на него взгляд:

— В чем дело?

— Прекрати вести себя неадекватно.

Тебе показать, что такое: «неадекватно»?..

— Сережа… Я не веду себя никак. Не надо цепляться ко мне без причины.

— Почему ты закрыла глаза?

— Это мои глаза. Ты мне ничего не запретишь, потому что я ничего не совершаю… Я веду себя нормально. Я никого не трогаю…

Как-то странно он задергался. Как будто почувствовал, что теряет контроль надо мной, отсеченный заслоном век…

Не суетись. Когда меня действительно надо будет начинать контролировать, будет уже поздно, и среагировать ты не успеешь…

В тот год 7 Ноября последний раз отмечалось как официальный праздник. Мы прошли через весь центр мощной колонной, в последний солнечный день так шикарно погуляли по Москве. Вот ведь, в моей жизни уже не было другой реальности, кроме флагов, шествий, оппозиций, коалиций, заговоров, осад, арестов, судов, тюрем… И пройти колонной через центр — это было просто «погулять»… Бункера на Фрунзенской давно не существовало, но нацболы по-прежнему не знали другого места для продолжения банкета, кроме как дворы в округе своего логова…

…Соловей… летел, земли не видел…

Соловей, выпивая в песочнице, радостно рассказывал, как однажды писал стихи на животе проститутки.

…Я прошла в одну сторону детской площадки, в другую. Буквально свистнула какого-то молодого парня, и с ним, озадаченным, растворившись в подворотне, долго гуляла по улице…

Я снова увидела, сколько воздуха, неба и простора на Комсомольском проспекте. Как в тот день, в день моего побега из Бункера. Все, я снова хочу в побег…

— Ты куда делась? — спросил встревоженный Соловей, когда я все-таки вернулась. «А счастье было так близко…» Я могла исчезнуть, он мог меня больше никогда не увидеть…

Только сейчас понимаю, какая же слабая я была тогда. Если что-нибудь подобное ляпнуть при мне сейчас, Рептилия начнет тупо топтать…

Это мы еще «недостаточно сразу» свалили, как обстановочка стала паленой. Вот зачем это делать? Это кем надо быть, чтобы это делать? Орать лозунги во дворе, натренировавшись днем на шествии по проспектам. Конечно, если напрашиваться несколько часов, до милиции цинк дойдет, и тебя все-таки примут. Вернувшись потом в Бункер, эти придурки рассказывали:

— Нас в ментовке ломали два дня…

Соловей взглянул на них ласково:

— Меня ломали три года…

«Станица» Шереметьевская — бесконечное море деревенских домов, люди, похоже, как-то пытаются здесь жить зимой, хотя это больше похоже на дачи. Когда мы выбирались из этой ссылки обратно в Москву, глаз резала черная масса народа в метро, валившая впереди. Спины, спины, спины, ни одного человеческого лица. Казалось, мы сами сразу же стали здесь такими же ободранными и замызганными…

— Вот она, смычка города и деревни… — Соловей, видимо, чувствовал то же, что и я…