— Что там?.. Все нормально?..
— Да тут… разборки всякие подковерные… Да нормально все будет…
Нормально в этом контексте звучало как: никак. Э, господа, вы чего, решили все слить по-тихому? Я не согласна! Мне обещали шоу!..
Умирая, не прекращает быть
Черт возьми, это было красиво.
— Они сделали это…
Я только и смогла выдохнуть это с восторгом. Когда почти в самом начале включили обращение Макса Громова по телефону из тюрьмы! Слова звучали слишком неразборчиво и глухо. Слова звучали, как с того света, как из преисподней…
Включили — и мгновенно взвинтили нестерпимую, звенящую, раздирающую трагичность момента на недосягаемую высоту. Взвинтили, как могут они одни… Они знают толк в трагизме…
И все игрушки сразу кончились. Сразу и навсегда. Все мгновенно стало слишком всерьез. Слишком явственно от голоса с того света веяло смертью…
А как жутко звучит их гимн. Оказывается… И как страшно смотреть в этот момент на их лица.
Когда разом приливает всколыхнувшееся, вскинувшееся людское море. Безвестное море людей, вскочивших в едином порыве. Море, мгновенно заглотившее меня, похоронившее меня под собой так, что я поспешила тоже… не встать даже, а вынырнуть, вырваться со дна на поверхность…
А навстречу залу под слепящими прожекторами ощетинились со сцены вскинутыми кулаками те, кого это море уже вынесло на гребень своей волны.
И ничего не остается от когда-то знакомых лиц. В этот момент уже нет людей. Есть только их цель.
Она вдруг в каждом вскидывает голову, ломает неподвижную гладь поднявшимся со дна океана рифом. Яркий свет пропарывают насквозь жестко выброшенные вверх кулаки. И свет рушится на них сверху своим обнаженным горлом, как на колья. И дальше обваливается вниз мертвыми разорванными кусками. И когда достигает лиц…
Лица в мертвом, изорванном в клочья свете уже все мертвы. Это уже не лица. Это обломки лиц. Когда-то таких знакомых. И вдруг сорвавших с себя маски, предназначенные для обывательской серенькой жизни. Просто — для жизни…
Обломки лиц. Обломки света. Обломки теней. Это обломки судеб, спрессованных стотонной толщей Жизни до алмазного состояния Судьбы. И только два отражения в гранях. Только черное и белое, черное и белое. Только жизнь и смерть. А там, где поселилась смерть, можно забыть о жизни… И музыка железными ударами крушит последние надежды, что хоть кто-нибудь из них сможет выйти отсюда живым. Из этой жизни — только одна дорога…
Они жестко стегали прямиком по нервам. Эти рваные, резкие, слишком короткие, какие-то клавесинные аккорды. Я тихо упивалась этой жутью… И с каждым звуком все больше обнажалась суть. Простая. Убийственно простая. Понятная, как прогремевший выстрел.
Для них же это все — всерьез…
Они ведь действительно на смерть идут — «в борьбе за это»… Это — их странная вера и их странная борьба. Во что? За что? Одному Богу известно. Я этого никогда не уясню…
Я способна понять только веру в Бога. И та — явление весьма эфемерное. А во что все-таки верят они? У нас, наверное, совершенно по-разному заточены пальцы. Если я своими так никогда и не смогла ухватить ниточку их противоестественной веры…
И ведь так отчаянно бьются… Уму непостижимо. И у них ведь все строится и держится исключительно на вере. Они же по определению ничего не создают. Это вера в разрушение…
Именно в те мгновения я окончательно сформулировала для себя, с каким феноменом пришлось столкнуться. Что это было? Пламенная вера атеистов, крестовый поход безбожников… Никогда ни секунды не пожалею, что наблюдала такое явление собственными глазами…
…Грандиозная афера по успешному созданию секты. Вот как я для себя это все характеризую. Не говорите мне, что НБП — за идею. Я знаю только одну Идею. Ее в их репертуаре нет. Вместо Идеи мне подсовывают суррогат, понадерганную из разнообразнейших описаний мира компиляцию шитого белыми нитками несвежего Франкенштейна. Знают эту человеческую слабость: «Мне надо на кого-нибудь молиться». И очень удивляются и недоумевают, почему я не кидаюсь поклоняться их нелепому пантеону богов в первом поколении. Может быть, просто давно живу? И успела заметить, что существуют вещи и покруче, чем грязные инсинуации бог весть что возомнившего о себе человеческого ума. Все по «Формуле любви»: «Несчастный человеческий разум, который возомнил, что он один во Вселенной…» Все, чему мне здесь предлагают поклоняться, — человеческое, слишком человеческое…
Не канает.
Мякина. Не проведешь. Кто это хавает — мне их жаль.
Да они сами говорят, что все это рассчитано на подростков, у которых в жизни вообще никаких ориентиров. А ко мне чего прицепились? Я что, до сих пор как-то слишком молодо выгляжу?..
Я, может быть, неправильная христианка. Как Бог на душу положит. И видимо, где-то во мне он все-таки есть, и этого оказалось достаточно, чтобы ни для чего другого места уже не оставалось. Какие бы идеи ни пытались теперь залить мне в уши — они все текут мимо. И я могу еще очень нескоро находить логическое обоснование внутреннего отторжения, которое вызывает у меня то или иное явление. Но если чую, что не нравится мне что-то, — этого достаточно.
А в данной ситуации я чую, что мне навязчиво пытаются заслонить глаза красной тряпкой на стене — и все внимание перетянуть на нее. Так, чтобы и мысли не возникло сунуть свой нос в нарисованный очаг. Чтобы никогда не всплыл вопрос: а что там, за холстом?
Но ведь все эти защиты всех попранных прав всех униженных и оскорбленных, все захваты всех Минздравов, все эти метафизические игры в «Да, Смерть!»… Это же просто нарисованный очаг на холсте. На самом-то деле это все — для непосвященных. Для безымянной человеческой волны, которая закипит от этой термоядерной смеси. И, вскинувшись в едином порыве, на своем гребне вынесет… кого надо куда надо. К заветной потайной дверце за холстом. А за дверцей — совсем другая жизнь… По ходу пьесы, не исключено, может быть, действительно удастся защитить чьи-то права. Честь тогда всем и хвала. Разве кто против? Я — только за…
Это же все элементарно. И когда я говорю, что не знаю, что такое НБП, — речь идет всего лишь о том, что я не ведаю, что замышляет сам с собой ее лидер. «Он крут, а мы перед ним — сынки…» Куда уж мне. Не дано. Я и не пытаюсь. Спасибо, знающие люди объяснили: к власти — любыми путями. Идеологии — никакой. Сама по себе я никогда бы не стала бросаться такими словами… И будет очень не прав тот, кто решит, что я тут кого-то осуждаю. Я как раз лучше всего понимаю именно такой способ действий. Просто…
Так вы в эту организацию от меня требуете вступить? При всем уважении к великому писателю, я не вижу насущной необходимости жертвовать своей жизнью ради воплощения его честолюбивых замыслов. Ничего личного. Но у меня хватает своих.
Например, установление царства Божьего на земле…