– Может быть, и того и другого понемножку, – сказала Нэнси. – Я бы что угодно сделала, чтобы вернуться домой.
– Почти все здесь сделали бы что угодно, – с горечью сказал Кейд.
Нэнси немного поколебалась и сказала:
– Ланди говорит, есть похожая школа, но для тех, кто не хочет возвращаться. Для тех, кто хочет забыть. Почему ты поступил сюда, а не туда? Может быть, там тебе было бы лучше.
– Но, видишь ли, я не хочу забывать, – сказал Кейд. – Я все тот же мальчик, который нашел лазейку в другой мир. Самое главное, что я хочу сохранить, это память о Призме. Какой там был воздух, какая музыка. Там все умели играть на таких прикольных дудочках, даже совсем малыши. Учиться начинали лет с двух, это был такой способ переговариваться. Мы могли целые беседы вести, не выпуская из рук дудочки. Там я вырос, пусть меня и вышвырнули потом, и мне пришлось все начинать сначала. Там я понял, кто я такой. Там я целовал девушку с волосами капустного цвета и глазами цвета крыльев мотылька, и она целовала меня в ответ, и это было волшебно. Я теперь и сам туда не вернулся бы ни за какие деньги, но это не значит, что я хочу забыть хоть секунду из того, что там было. Если бы я не попал в Призму, то не стал бы самим собой.
– А-а, – сказала Нэнси. Да, она его понимала, просто до сих пор не смотрела с такой точки зрения. Она покачала головой. – Я не ожидала, что все будет так сложно.
– И не говори, принцесса. – Кейд встал и протянул ей руку. – Пойдем, провожу тебя в школу.
Нэнси поколебалась, потом протянула руку, и Кейд помог ей встать.
– Хорошо, – сказала она.
– Ты красивая, когда улыбаешься, – сказал Кейд, ведя ее из зарослей деревьев обратно к главному зданию. Нэнси не нашлась, что сказать в ответ, и просто промолчала.
Занятия по основным предметам оказались на удивление унылыми. Вели их приходящие учителя из города, Ланди и сама мисс Элеанор. У Нэнси было смутное чувство, что знания им выдают по строгой норме, в соответствии с какой-то диаграммой, отражающей государственные требования к образованию, – что-то вроде сбалансированного питания по схеме.
Факультативы были немногим лучше. В их число входили музыка, изобразительное искусство и странный предмет под названием «История Великого Компаса – руководство для путешественников», который, как догадывалась Нэнси, имел какое-то отношение к различным портальным мирам и их отношениям друг с другом. Посомневавшись и перебрав разные варианты, она в конце концов остановилась именно на этом. Может быть, эта программа как-нибудь подскажет, где находится ее Подземный мир.
Вступительные главы из учебника, распечатанного на принтере, не очень-то помогли разобраться в этой путанице. Чаще всего упоминались такие направления, как Абсурд, обычно в сочетании с Добром, и Логика, обычно в сочетании со Злом. Тот сумасшедший дом, где побывала Суми, относился к Крайнему Абсурду. Призма Кейда – к Крайней Логике. По этим критериям, решила Нэнси, ее Подземное царство, скорее всего, должно относиться к Логике: там придерживались определенных правил, и нарушать их не полагалось. Но она не могла понять, почему этот мир нужно считать Злом только из-за того, что им правит Повелитель мертвых. Нет, скорее все-таки Добро. Первый урок стоял в расписании через два дня. Очень долго ждать.
К концу первого школьного дня она чувствовала себя совсем измученной. Голова была словно набита доверху, сверх всякой разумной меры: в придачу к обычным предметам, вроде математики и истории, в ней приходилось удерживать еще и безостановочно разбухающий словарный запас того странного языка, который здесь был в ходу. Одна девушка – застенчивая, с темными косами, в очках с толстыми стеклами – призналась, что ее мир находился на стыке двух промежуточных направлений компаса – Крайней Рифмы и Крайней Линейности. Нэнси не нашлась, что на это сказать, и просто промолчала. Все чаще это оказывалось самым безопасным выходом.
Когда Нэнси вошла в комнату, Суми сидела на кровати и вплетала в волосы обрывки яркой ленты.
– Что, привиденьице, устала, как синичка на Вакховом пиру? – спросила она.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, но допустим, что тебя надо понимать в буквальном смысле, – ответила Нэнси. – Да, я очень устала. Ложусь спать.
– Эли-Элеанор так и думала, что ты, наверное, устанешь, – сказала Суми. – Новенькие всегда устают. Она сказала – можешь сегодня пропустить группу, только смотри, чтобы это не вошло у тебя в привычку. Слова – важная часть процесса выздоровления. Слова, слова, слова. – Она сморщила нос. – Она заставила меня выучить уйму слов, и все в определенном порядке, и все для тебя. Ты же никакого отношения не имеешь к Абсурду, верно, привиденьице? Иначе тебе не нужно было бы так много слов.
– Извини, – сказала Нэнси. – Я никогда и не говорила, что я из… из того мира, где была ты.
– Все мы страдаем от своих предубеждений, и ты лучше, чем большинство других соседок, которых она пыталась ко мне подселить. Оставлю тебя здесь, – устало сказала Суми. Поднялась и пошла к двери. – Спокойной ночи, привиденьице, утром увидимся.
– Погоди! – Нэнси не собиралась этого говорить; слово само сорвалось с языка, как теленок с привязи. Это ее испугало. Покой и неподвижность покидают ее. Если так пойдет, этот ужасный мир безостановочного движения отнимет их у нее навсегда.
Суми повернулась к ней, вскинув голову.
– Что тебе еще?
– Я хотела узнать… так просто, из любопытства: сколько тебе лет?
– А-а. – Суми снова повернулась и пошла к двери. Уже у порога, стоя лицом к выходу, сказала: – Я старше, чем выгляжу, но младше, чем должна быть. Моя кожа – неразрешимая загадка, и даже если я откажусь от всего, что мне дорого, это не поможет найти ответ. Мое окошко закрывается, если ты об этом. Каждый день я просыпаюсь чуть более нормальной, чуть менее чужой в этом мире, и когда-нибудь начну говорить, как другие: «Однажды мне приснился совершенно чудесный сон», и сама в это поверю. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, что теряю, пока ищу себя. Об этом ты хотела спросить?
– Нет.
– Жаль, – сказал Суми, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Нэнси разделась в одиночестве – сбросила одежду на пол и встала обнаженной перед единственным в комнате зеркалом в серебряной оправе. Резкий электрический свет раздражал кожу. Она щелкнула выключателем и улыбнулась, увидев, что ее отражение превратилось в чистейший мрамор – твердый, неприступный камень. Так она простояла, застыв на месте, почти час, пока не почувствовала наконец, что теперь сможет заснуть, и, все еще голая, нырнула под простыню.
Она проснулась от того, что в комнату хлынул солнечный свет, и она услышала чей-то крик.
В Чертогах мертвых крики были не в диковинку. Расшифровывать их смысл – это было целое искусство: крики наслаждения, крики боли, крики нестерпимой скуки перед лицом равнодушной вечности. Те, что слышались сейчас, были криками ужаса. Нэнси мигом скатилась с постели, схватила свою ночную рубашку, так и оставшуюся с вечера бесполезно лежать в ногах кровати, и натянула через голову. Не хотелось бежать навстречу потенциальной опасности совсем неодетой. Ей вообще не хотелось никуда бежать, но крики не смолкали, и по всему выходило, что бежать надо.