– Можно и за тридцать, – легко согласился мастер. – К вечеру заходи.
– А сейчас у вас что?
– Утро, ёпрст! Видишь, я ни в одном глазу?! – дал исчерпывающий ответ мужик.
Оставив у него дробовик и задаток в размере пятнадцати патронов – за меньшую сумму старый пьяница работать отказался, – Гончая вернулась на платформу. В глубине души теплилась надежда встретить здесь Маэстро и Баяна – цирковых артистов, которые выручили их с Майкой на Белорусской, избавив от смертельной опасности. Правда, оба артиста проживали на Октябрьской-кольцевой, принадлежащей Ганзе. Но почему бы им, или хотя бы одному из них, в такой замечательный день не прогуляться было на смежную станцию?
Увы, надежда растаяла, как дым погасшего костра. Ни в торговых рядах, ни в баре Гончая не встретила своих старых знакомых, а те, кого она пыталась расспросить о них, не могли или не захотели ей помочь. Ничего не добившись своими вопросами, девушка вернулась в палатку к своему спутнику.
Гулливер спал, разметавшись по всему матрасу, что само по себе было удивительно для человека с маленьким ростом, и смешно, по-детски причмокивал во сне. После приема антидота и других лекарств его бледное, как воск, лицо приобрело нормальный человеческий вид, а на щеках даже появился румянец – похоже, коротыш шел на поправку.
Гончая не стала его будить. Она переложила отброшенную в сторону руку напарника, сдвинула упирающееся ей в бок колено и улеглась рядом. «Все равно дробовик будет готов только к вечеру, а до этого…» Мысли ускользали, теряясь в обволакивающем сознание тумане, и прежде чем голова Гончей опустилась на измятый матрас, она уже крепко спала.
* * *
Было дерьмово. Это Гулливер помнил отлично. Еще бы не помнить, если руки-ноги не поднимались, а для самого обычного вдоха требовались такие усилия, что семь потов сойдет!
Еще он помнил, как Катана заставила его выпить самогон, а вот зачем ей это понадобилось, совершенно вылетело из головы. «Видно, новая бабья придурь, – подумал он. – Да и не о самогоне речь. Вот зачем она рылась в моих вещах? Зачем приводила какую-то тетку, которая пялилась на мое раненое плечо? Потом эти двое между собой о чем-то перетерли, а затем…» В памяти сохранилось лишь то, как Катана притащила его в тесную палатку, где он, видимо, и отрубился.
Гулливер пошевелил раненой рукой. Боли он не почувствовал, плечо словно онемело, но рука двигалась плохо. По ощущениям, сустав как-будто заржавел. Повозившись на матрасе, проводник кое-как сел и осмотрелся. Кроме пристроившейся рядом Катаны, смотреть было, в общем-то, не на что. Та лежала на боку, вонзив пальцы в тюфяк, и… Гулливер поначалу даже не поверил своим глазам, но щеки спящей девушки были мокрыми от слез. «Рыдающая Катана – это вообще умат! Рассказать кому – не поверят. Что такого ей снится? – Гулливер при всем желании не мог представить сон, способный довести до слез расчетливую и безжалостную убийцу. – Стальная Катана, а вот надо же!»
Он тронул спутницу за плечо, и та мгновенно открыла глаза.
– Че приснилось-то?
Она долго смотрела на него – видно, никак не могла врубиться, кто перед ней.
– Спрашиваю: че приснилось? – повторил Гулливер.
– Ничего. Сколько времени?
Тот даже сплюнул от досады.
– Я те че, будильник?! Или этот, как его, хронометр?! Нафига тебе вообще время, ты че, на свиданку опаздываешь? Так я рядом, если че. Можем прямо тут.
Катана промокнула ладонью мокрые глаза, взглянула на него презрительно.
– Ты, вижу, очухался?
– А чего? – надулся Гулливер. – Это я завсегда могу, если баба нормальная. А ты ниче так, зачетная. – Он подмигнул спутнице, но та никак не отреагировала на его подначку.
– Химза где? Вечером выходим.
– Химза в надежном месте! А когда выходить – это мне решать!
Гулливер приготовился к спору, очень уж ему хотелось поставить строптивую бабу на место, но Катана спорить не стала. Потянулась, как пробудившаяся кошка, и сказала:
– Выйдем, как только мой дробовик будет готов.
И выскользнула из палатки. Только Гулливер ее и видел.
Пришлось переться за снарягой в местную камеру хранения. Там его ждал сюрприз, даже сюрпризище! И не из тех, что «Вау!», а из серии «Твою же мать!». Нет, со снарягой все оказалось в порядке – оба защитных костюма, фильтры, противогазы и запасной ствол были на месте, но из рюкзака пропала почти вся наличность. Гулливер еле-еле наскреб патронов, чтобы расплатиться за хранение химзы. «Катана-сука обчистила почти подчистую и в насмешку, что ли, оставила лишь десяток пулек!»
Когда он отыскал ее на платформе – девушка как раз направлялась к палатке со своим ружьищем – и потребовал объяснений, воровка даже не пыталась отпираться.
– Двадцать патронов – палатка, тридцать – починка дробовика, и пять – врачихе, которая тебя осматривала, – спокойно перечислила она.
Гулливер и так-то еле сдерживался, а от ее спокойствия его буквально прорвало.
– На кой сдался мне твой дробовик?! Чего ради я должен за него платить?!
– Чтобы на поверхности не сожрали.
– А врачиха?! – он так орал, что прохожие начали на них оборачиваться, но Гулливеру было на это плевать. – Что-то я не помню никакой врачихи!
– Не удивительно, – покачала головой Катана, потом вытряхнула на ладонь пару разноцветных таблеток и протянула их ему. – На вот, проглоти.
– Чего это? – насторожился Гулливер.
– Оживин! Антидот и стимулятор.
– Какой еще стимулятор?
Он знал два вида стимуляторов – самогон и разные бодяги из дури наподобие стыренного и припрятанного Дуремаром Молочая. Только эти две таблетки, которые подсунула ему Катана, не походили ни на то, ни на другое. Не требовалось быть знатоком всех самодельных снадобий, чтобы понять: эти пилюли были изготовлены еще до атомной войны и не какими-нибудь кустарями-самоучками, а опытными аптекарями, а может, даже профессорами.
– Который тебя на ноги поставил, – тем же ровным тоном ответила охотница за головами. – Глотай!
Было что-то такое в ее голосе… уверенность, что ли? Он не решился ослушаться. Проглотил обе таблетки – одна оказалась горькой, другая, вроде, ничего, и уже хотел было запить самогоном из фляжки, но спутница остановила его.
– Только водой.
Гулливер снова подчинился.
Потом они оба облачились в химзу. Ему комбез оказался длинноват – пришлось подворачивать штаны и закатывать рукава, а на тощей Катане вообще висел, как на вешалке. Но после того как она подпоясалась ремнем, снятым со своего дробовика, стало вроде нормально.
Часовые, охраняющие чугунную калитку, через которую местные сталкеры выбирались на поверхность, с усмешкой покосились на их снаряжение, но дверь все-таки открыли. За гермой открылся уходящий вверх ряд ребристых эскалаторных ступеней. Гулливер невольно остановился, не решаясь ступить на них, но сзади тут же сердито зашипела Катана: