Сочувствующий - читать онлайн книгу. Автор: Вьет Тхань Нгуен cтр.№ 49

Я наблюдал за рабочими, когда они красили и оборудовали эту комнату. Идея сделать ее целиком белой принадлежала Клоду, и он же велел с помощью кондиционера поддерживать в ней восемнадцать градусов по Цельсию – это было прохладно даже по западным меркам, а для пациента и вовсе мороз. Это эксперимент, сказал Клод; мы проверяем, станет ли заключенный сговорчивее при определенных условиях. В частности, на потолке круглые сутки горели люминесцентные лампы, единственный источник света, порождающие ощущение вневременности под стать внепространственности как следствию абсолютной белизны. Картину довершали белые динамики на стенах для непрерывной звуковой трансляции. Что будем крутить? – спросил Клод. Нужно выбрать что-нибудь невыносимое для него.

Он посмотрел на меня выжидательным взглядом экзаменатора. При всем старании я не мог облегчить жребий узника. Не помоги я Клоду с выбором, рано или поздно он и сам нашел бы невыносимую для него музыку, а моя блестящая репутация примерного ученика заметно потускнела бы. Единственная надежда арестанта на спасение была связана не со мной, а с перспективой освобождения всего Юга. Поэтому я сказал: музыку в стиле кантри. Средний вьетнамец терпеть ее не может. Эта южная гнусавость, этот особый ритм, эти странные истории – от всего этого мы медленно сатанеем.

Отлично, сказал Клод. А какую песню?

После некоторых изысканий я позаимствовал подходящую запись из музыкального автомата одного сайгонского бара, где любили проводить время белые военнослужащие. Это воплощение чистейшей, беспримесной белизны называлось “Эй, красавица”, а исполнял его кумир любителей кантри Хэнк Уильямс:

Даже меня, привычного к американской культуре, слегка передергивало, когда я слушал эту пластинку, уже порядком заезженную. Кантри – самая сегрегационная музыка в Америке, где даже белые играют джаз и даже черные поют в опере. Среди исполнителей кантри нет ни одного негра, и, должно быть, примерно под такие мелодии куклуксклановцы вздергивали на деревья не угодивших им чернокожих. Кантри нельзя назвать музыкой линчевателей, но никакую другую музыку нельзя представить себе в качестве аккомпанемента при линчевании. Нацисты и начальники концлагерей обожают Девятую Бетховена, и ее же, возможно, слушал президент Трумэн, обдумывая идею сбросить на Хиросиму атомную бомбу: под такую классику интеллектуалам приятнее всего размышлять об уничтожении варварских орд. Кантри отвечает более скромным запросам мужественной и кровожадной американской глубинки. Именно из опасения быть избитыми под эти ритмы черные солдаты обходили стороной сайгонские бары, где лились из автоматов столь дорогие сердцу их белых однополчан песенки Хэнка Уильямса – по сути, акустические вывески, гласящие: “Ниггерам вход воспрещен”.

Подобные соображения и побудили меня предложить, чтобы в камере нашего пациента непрерывно, кроме периодов моего пребывания в ней, звучала именно эта песня. Клод назначил меня старшим следователем: я должен был сломить сопротивление узника, пользуясь знаниями, полученными на курсе по ведению допросов, и таким образом как бы сдать выпускной экзамен. До первой встречи со мной заключенный просидел в своей камере неделю при постоянном свете и музыке – эта монотонность нарушалась лишь трижды в день, когда в двери открывали щель и просовывали в нее поднос с чашкой риса, вареными овощами (сто граммов), кусочком вареного мяса (пятьдесят граммов) и кружкой воды. Если он будет вести себя хорошо, сказали мы ему, то получит еду на свой вкус. Я наблюдал по видеомонитору, как он ест, как присаживается над своей дырой, как умывается из ведерка, как меряет комнату шагами, как лежит на кровати, закинув на глаза руку, как выполняет приседания и отжимания, как затыкает уши пальцами. Когда он затыкал уши, я увеличивал громкость – деваться мне было некуда, рядом стоял Клод. Когда он вынимал из ушей пальцы и я убавлял громкость, он поворачивался к одной из камер и кричал по-английски: имел я вас, американцы! Клод посмеивался. Он хоть что-то говорит. Трудней всего с теми, из кого ни слова не вытянешь.

Наш пленник возглавлял ячейку С-7 террористической организации Z-99. Эта организация базировалась в секретной зоне провинции Биньзыонг и держала в страхе весь Сайгон. Она была в ответе за сотни убийств, взрывов и налетов с использованием мин и гранат, а общее количество ее жертв исчислялось тысячами. Фирменным приемом Z-99 считалась закладка сразу двух бомб – вторую подрывали, когда на место взрыва первой прибывали спасатели. Наш арестант снабжал эти самодельные бомбы взрывными устройствами, сделанными из наручных часов. Он удалял секундную и часовую стрелки, просверливал в стекле дырочку для провода, идущего от батарейки, а минутную стрелку устанавливал на желаемое время. Когда тикающая стрелка касалась оголенного провода, бомба детонировала. Сами бомбы изготавливали из противопехотных мин, украденных с американских складов, или покупали на черном рынке. Встречались и тротиловые бомбы, начинку для которых контрабандой поставляли в город малыми порциями, пряча ее в ананасах, хлебных буханках и тому подобных товарах, даже в женских лифчиках, по поводу чего в Секретном отделе ходили нескончаемые шуточки. Мы знали, что в Z-99 есть мастер по взрывным устройствам, и еще до того, как установили его личность, дали ему прозвище “Часовщик” – так я и продолжал мысленно его называть.

Через неделю после начала эксперимента я впервые вошел в камеру, и Часовщик посмотрел на меня с любопытством. Такой реакции я не ожидал. Эй, красавица, сказал он по-английски. Что там у тебя варится? Он выучил припев, хотя толком не понимал его смысла. Я объяснил этот смысл, пока мы курили – роскошь, которой до моего визита он также был лишен. Я сидел на его стуле, а он на кровати – крошечный дрожащий человечек с копной грубых волос, в этой белой комнате режущих глаз своей чернотой. Стало быть, на сленге “что у тебя варится” означает “что происходит”, сказал он. С романтическим подтекстом, добавил я. Он хочет сказать, что она сама горячая штучка. Спасибо за урок английского, ухмыльнулся он. Только не выключайте эту песню! Я от нее в восторге! Конечно, он врал. В его глазах что-то поблескивало – какой-то еле заметный намек на нездоровье, хотя это могло объясняться дипломом Сайгонского университета по философии и происхождением из почтенной католической семьи, отрекшейся от него, старшего сына, из-за его революционных убеждений. Легальное производство часов – ибо этим он занимался, прежде чем стать террористом, – было просто способом заработать на хлеб, сказал он мне во время нашей беседы. Мы болтали о том о сем, как положено при первом знакомстве, хотя где-то за этой непринужденной болтовней маячило взаимное понимание наших ролей: я следователь, он арестант. Мое понимание подкреплялось еще и тем, что Клод следил за нами по видеосвязи и я об этом знал. Про себя я порадовался выдумке с кондиционером. Если бы не он, я весь вспотел бы, соображая, как быть Часовщику сразу и врагом, и другом.

Я сообщил, что его обвиняют в подрывной деятельности, заговорах и убийствах, но подчеркнул, что он невиновен, пока не доказана его вина. Тут он засмеялся. Твои американские кукловоды любят повторять это, но это чушь, заявил он. История человечества, религия, нынешняя война говорят нам, что дело обстоит в точности наоборот. Мы все виновны, пока не доказана наша невиновность. Посмотри на самих американцев – с чего же еще им считать, что вокруг них одни скрытые вьетконговцы? Почему они сначала стреляют, а после задают вопросы? Потому что для них все желтые люди виновны, пока не доказано, что они невиновны. Американцы запутались, потому что не могут признать это противоречие. Они верят в торжество божественной справедливости в мире, населенном грешниками, и вместе с тем верят в светскую справедливость в сочетании с презумпцией невиновности. Но эти вещи несовместимы. И знаешь, как американцы выкручиваются? Они изображают из себя вечно невинных, сколько бы раз ни теряли свою невинность. Беда в том, что люди, свято убежденные в своей невинности, считают все свои поступки справедливыми. Мы, верящие в свою вину, хотя бы знаем, на какие темные дела мы способны.