Сочувствующий - читать онлайн книгу. Автор: Вьет Тхань Нгуен cтр.№ 45

Ваш покорный слуга и прочие начинающие прилежно занесли эти откровения в свои тетрадки. Клод был нашим американским инструктором, и мы ждали от него и других американских инструкторов самых передовых знаний по нашей специальности. И он не разочаровал нас. При допросе необходимо в первую очередь думать о духе, а не о теле, сказал он. На теле вы можете не оставить ни единой отметины – ни синяка, ни царапины. Неожиданно, правда? И тем не менее. Мы потратили миллионы, чтобы доказать это лабораторным путем. Есть базовые принципы, но применяются они творчески, с поправками на индивидуальность пленника и особенности фантазии следователя. Дезориентация. Сенсорная депривация. Включение механизмов самобичевания. Эффективность этих методов убедительно продемонстрирована лучшими учеными мира – американскими. Мы показали, что под действием определенных стимулов сознание человека сдается быстрее, чем тело. А это? – снова презрительный жест в сторону того, что теперь казалось нам кучей галльского барахла, орудиями старосветских варваров, а не ученых нового мира, годными разве что для средневековой пытки, но уж никак не для современного допроса. Чтобы довести вашего подопечного до кондиции с помощью всего этого, вам понадобятся целые месяцы! Но наденьте ему на голову мешок, обмотайте руки марлей, заткните уши и посадите в абсолютно темную камеру на неделю, и вместо человеческого существа, способного к сопротивлению, вы получите лужу воды.

Воды, сказал Джеймс Юн. Пожалуйста, можно мне глоток воды?

Я принес ему воды. Несмотря на водяную пытку, его губ достигала только та вода, которой была пропитана тряпка, мокрая, по его словам, ровно настолько, чтобы через нее еле удавалось дышать. Поскольку руки у него были по-прежнему связаны, я стал лить воду тонкой струйкой ему в рот. Спасибо, пробормотал он, как всякий узник, которому по милости его мучителя достается капля воды, или кроха еды, или минутка сна. Впервые я обрадовался голосу Творца, крикнувшего вдалеке: ладно, давайте покончим с этим, чтобы Джимми мог нырнуть в бассейн!

К последнему дублю, два часа спустя, Юн выглядел поистине душераздирающе: все его лицо было в поту, слюнях, блевотине и слезах. Я уже видел это прежде – шпионка, пособница коммунистов. Но то было по-настоящему, настолько по-настоящему, что мне пришлось усилием воли прогнать из памяти ее лицо. Я сосредоточился на вымышленном состоянии предельной деградации, которое Творец желал воплотить в следующей сцене – она тоже требовала нескольких дублей. В этой сцене, последней в фильме для Джеймса Юна, партизаны, разъяренные тем, что им так и не удалось сломить пленника и заставить его признаться в своих преступлениях, собираются вышибить ему мозги лопатой. Однако, утомившись от всего предыдущего, они решают сначала передохнуть и выкурить по сигаретке “Мальборо” из пачки Финча. К несчастью для них, они недооценили силу духа их жертвы – подобно многим своим южным собратьям, будь они борцами за свободу или борцами за свободу, Бинь думал лишь о том, как вырваться из пут тирании, а ко всему прочему относился с глубоким пофигизмом калифорнийского серфера. Когда он остался в одиночестве без полотенца на голове, уже ничто не мешало ему откусить себе язык и захлебнуться в фонтане собственной крови, серийно выпускаемой жидкости по цене в тридцать пять долларов за галлон, два галлона которой уже использовали, чтобы разукрасить Юна и землю около доски. Для мозгов же Гарри был вынужден состряпать самодельное церебральное вещество из овсяной каши и агара в только ему известной пропорции – эту серую, комкастую, студенистую массу он любовно размазал по земле вокруг головы Юна. Оператор приблизился к Юну почти вплотную, чтобы снять выражение его глаз. Оттуда, где я стоял, его видно не было, но я мог предположить, что это некая подобающая святому смесь экстатической боли и болезненного экстаза. Несмотря на все страдания, выпавшие на его долю, он так и не произнес ни слова – по крайней мере разборчивого.

Чем дольше я работал над фильмом, тем отчетливей чувствовал себя не только техническим консультантом, занятым в артпроекте, но и тайным агентом в недрах пропагандистской машины. Творец, конечно, считал свое произведение чистым искусством, но кто из нас заблуждался – он или я? Голливуд, эта артбатарея Америки, ведет постоянный обстрел всего остального мира, разрушая его ментальные укрепления своими хитами, блокбастерами и градом мелкокалиберной пиротехники. И неважно, какие истории скармливают зрителям. Важно, что они смотрят и любят американские истории – вплоть до того дня, когда и их, возможно, начнут бомбить самолеты, которые они видели в американских фильмах.

Ман, разумеется, понимал, что Голливуд играет роль пусковой платформы для межконтинентальных баллистических ракет американизации. Я письменно поделился с ним тревогой по поводу своего участия в работе над фильмом и получил на редкость подробный ответ. Сначала он откликнулся на мои переживания о беженцах: Слухи о наших действиях преувеличены. Помни стратегию Партии. Врагов Партии необходимо ликвидировать. Затем прокомментировал мою боязнь превратиться в коллаборациониста: Вспомни Мао в Яньане. И всё – но этого оказалось довольно, чтобы прогнать черного ворона сомнения, угнездившегося на моем плече. Когда американский президент в последний раз произносил хотя бы краткую речь о важности искусства и литературы? Я не мог этого вспомнить. Однако Мао, выступая в Яньане, заявил, что искусство и литература играют в деле революции ключевую роль. И наоборот, предупредил он, искусство и литература могут служить орудиями угнетения. Искусство нельзя отделять от политики, а политика нуждается в искусстве, чтобы влиять на умы людей, развлекая их. Советом не забывать о словах Великого Кормчего Ман дал мне понять, что мое сотрудничество с киношниками имеет немалое значение. Возможно, сам фильм не имел большого значения, но этого нельзя было сказать о том, что он представлял, – обо всем Американском Кинематографе. Наш фильм мог вызвать у зрителя разные эмоции, от восторга до отвращения, или оставить его равнодушным, как пустая выдумка, но суть была не в этом. Суть была в том, что, заплатив за билет, зритель позволял американским идеям и ценностям просочиться в беззащитную ткань своего мозга и податливую почву своей души.

Когда Ман впервые обсудил со мной эти вопросы – это было в нашей подпольной учебной ячейке, – меня поразила мудрость Мао и моего друга. Я ходил в лицей и никогда не читал Мао, никогда не думал, что искусство и литература могут иметь хоть какое-то отношение к политике. Ман вовлек меня и третьего члена нашей группы, очкастого юнца по имени Нго, в оживленную дискуссию о докладе Мао в Яньане. Высказывания китайского вождя об искусстве глубоко взволновали нас. По его словам, искусство может быть сразу и популярным, ориентированным на массы, и продвинутым – развивать вкусы масс, заодно поднимая свои этические стандарты. С азартной мальчишеской самоуверенностью мы с Нго обсуждали у него в саду, как этого добиться, а его мать время от времени выносила нам что-нибудь пожевать. Позже Нго погиб в одном провинциальном допросном центре – его арестовали за хранение антиправительственных листовок, – но тогда он был еще подростком, страстно влюбленным в поэзию Бодлера. В отличие от Мана и Нго, я никогда не проявлял ни организаторских, ни агитаторских способностей. Как сказал мне потом Ман, отчасти поэтому начальство и решило сделать из меня крота.