Суд идет. О судебных процессах прошлого. От античности до новейшей истории - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Кузнецов cтр.№ 15

КАК ОБОЙТИ «ЦАРЕВ УКАЗ»

В свое время, еще до появления указа, Языков фиктивно продал бо́льшую часть своих крестьян (за ним и его женой числило́сь шестьдесят восемь душ) своему воспитаннику, его жене, а также соседним помещикам. В чем смысл этих действий, сейчас понять трудно: напрашивается предположение, что он таким образом хотел избавиться от необходимости платить за них налоги. Новые формальные хозяева, в свою очередь, не раз перепродавали крестьян друг другу. Савельева, схоронив мужа, «во исполнение» указа своих крестьян тоже фиктивно продала. При этом крестьяне, по бумагам не раз менявшие хозяев (бывало, даже члены одной семьи продавались по отдельности), фактически оставались у Языкова и даже не подозревали о столь разительных переменах в своей жизни, а после его смерти в 1824 году были убеждены, что он их законно передал своей невестке, помещице Савельевой.

Вскоре, впрочем, крестьяне узнали о своих печальных обстоятельствах. Кто их осведомил – бог весть, но сильнейшие подозрения падают на титулярного советника С. Сумарокова; по крайней мере, именно он написал жалобу губернскому прокурору о том, что имеет место откровенная фикция. Каков его интерес в данном деле, мы теперь уже, конечно же, не узнаем, но вряд ли он искренне сочувствовал жителям Сухой Терешки. Среди «липовых» владельцев языковских крестьян значился зять Савельевой (муж ее дочери от первого брака) коллежский регистратор Ф. Сумароков; кто знает, что там вышло между родственниками?

Крестьяне нашли в своей среде грамотного человека (в Сухой Терешке жили не только бывшие языковские крепостные, но и те, кто на самом деле принадлежал значащимся в сумароковском доносе помещикам; возможно, кто-то из них приложил руку к жалобе, от которой мог пострадать его барин, чтобы исподтишка ему досадить) и обратились в уездный суд. Тот, впрочем, в иске отказал. Истцы проявили упорство и отправили в Саратов, в губернскую палату, «ходока» – крестьянина Васильева. Савельева про это прознала и заявила в полицию о побеге. Васильева схватили, наказали плетьми и посадили в острог. Тем не менее в палате каким-то образом узнали о жалобе…

Как жаль, что нам вряд ли когда-нибудь станут известны мелкие детали: кто разъяснил ситуацию крестьянам, кто дал знать в уездную палату, почему чиновники не отмахнулись от дела? Ох, какие же лесковские и щедринские страсти за всем этим, похоже, пылали! Семейные интриги, соседские склоки, служебное подсиживание. Увы, обо всем этом остается только догадываться…

Палата произвела дознание и обнаружила, что Савельева действительно фактически владеет крестьянами. Об этом свидетельствовало многое: она отдавала в обучение дворового, который по купчей принадлежал другому помещику, и в соглашении называла его своим; получала с не принадлежащих ей крестьян оброк деньгами и полотном; безропотно заплатила немалый штраф за пропущенную в свое время в ревизской сказке душу и регулярно платила подати за якобы не принадлежащих ей крестьян. Кроме того, не в ее пользу говорили и показания крестьян о насилии, учиненном над их представителем Васильевым, которого по просьбе Савельевой ее зять с другим чиновником избили, а имевшиеся у него бумаги, изобличавшие Савельеву, отняли и уничтожили. Наконец, выяснилось, что один из якобы новых владельцев четырех крестьян, прапорщик Карамзин, слыхом о них не слыхивал, никакой сделки не совершал и бумаг не имеет.

Иллюстрация к «Ревизору» Н.В. Гоголя (П. Бокиевский, 1863)

КРЕПКИЙ ОРЕШЕК

Следствие взялось за Савельеву, но та приготовилась к защите и выложила на большинство крестьян доверенности на управление от их номинальных владельцев. Следователи попытались прижать ее, высказав мнение, что безденежность сделки свидетельствует о ее фиктивности. Но Савельева и тут выкрутилась – мол, это сделано для того, чтобы имевшийся наследник покойного Языкова не оттягал крестьян в свою пользу (по сути, Савельева призналась в том, что обманула государство, оформив реальную куплю-продажу как безвозмездную, но на это следствие отреагировало равнодушно).

Тогда следователи зашли с другого конца и, опросив других жителей Сухой Терешки, получили единогласные ответы: бывшие крестьяне Языкова по-прежнему работают на помещицу Савельеву. Та вновь продемонстрировала, что не лыком шита, и заявила, что чужие крестьяне врут, поскольку у них с Савельевой были трения, а бывшие свои «до сих пор соединяют в одно владение все земли и делят их между собой, как прежде при Языкове… нарочно, чтобы поставить на вид, что имеют одну владелицу». Позиция «все-то против меня, бедной вдовы, сговорились сжить меня со свету» подкреплялась показаниями новых владельцев крестьян, которые (кроме одного, упомянутого выше) подтвердили свои сделки. Что касается четырех крестьян прапорщика Карамзина, то было объявлено, что в момент передачи он отсутствовал в имении, крестьян принял его дворовый человек, а они вскоре один за другим умерли…

Не правда ли, после всего этого уже не возникает вопрос, где Гоголь брал свои сюжеты? Вот вам унтер-офицерская вдова, которая «сама себя высекла» (крестьяне, продолжающие жить одним миром, чтобы насолить Савельевой), вот вам внезапно выздоровевшие все до одного аккурат к ревизии больные из богоугодного заведения Артемия Филипповича Земляники (карамзинские крестьяне), вот вам суд Ляпкина-Тяпкина, в котором «сам Соломон не разрешит, что… правда и что неправда».

И этот суд крестьянам, конечно же, отказал. Тогда они подали жалобу в Сенат, а через несколько лет – во вновь образованное Министерство государственных имуществ (истцы упирали на то, что при удовлетворении их иска они перейдут в разряд государственных, и пытались указать государству на его пользу). В жалобе сообщалось, что решение палаты обеспечили знакомые и родственники Савельевой: так, прилагалась ее переписка с уездным стряпчим (что само по себе поразительно: получить ее крестьяне могли только от одного из корреспондентов; похоже, стряпчий решил выжать из этого дела все, что можно), также было указано, что один зять Савельевой служил полицейским чиновником, другой – даже начальником уездной полиции, а сын – и вовсе судебным заседателем в соседнем уезде.

«ПОШЛА ПИСАТЬ ГУБЕРНИЯ»

Сенат отправил дело на новое рассмотрение в более высокую инстанцию – губернскую судебную палату. Губернский прокурор, по-видимому, человек новый, сравнительно молодой и в силу этого еще не проникшийся «местными интересами», поддержал идею изъятия крестьян у их фиктивных хозяев и перевод их в государственные (опять Гоголь: «Один там только и есть порядочный человек: прокурор…»). Губернская палата, не найдя нарушений, постановила в иске отказать: по документам, дескать, все законно, владельцы крестьян не жалуются, а то, что жалуются крестьяне, – так у вас бы еще лошади разговаривать начали! Прокурор («…да и тот, если сказать правду, свинья») принес протест в Сенат, и там дело окончательно растворилось, затерявшись между департаментами.