Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - читать онлайн книгу. Автор: Луи Перго cтр.№ 48

Тут рассказчик сделал паузу, наслаждаясь своим предисловием, радуясь проснувшемуся вниманию. Потом, затянувшись несколько раз, он продолжал под прикованными к нему взглядами товарищей:

– Узнать точно, как это случилось, невозможно: недостаточно сведений. Однако считается, что какие-то мошенники, возможно, воры появились на ярмарке в Морто и Мэш, а оттуда вернулись вглубь провинции. Они передвигались по ночам; может, скрывались, но главное – они крали скот. Так вот, когда они шли через пастбища Шазалана, одна из уведенных ими коров замычала, потом уперлась, будто не хочет идти. Она привалилась задом к какой-то ограде и всё стояла там и мычала. Зря воры тянули за веревку и лупили ее палкой – ничего не помогало. Она и с места не сдвинулась. И вдруг рухнула на землю и вытянулась. Сдохла, бедняга. Эти типы не могли ее забрать, на кой черт она им? Что тут скажешь! А раз дело было ночью, вдали от жилья (не пойман – не вор), они просто свалили, и больше их никто не видел. Так до сих пор и неизвестно ни кто они, ни откуда. А надо сказать, что дело было летом. В это время на общинных землях Шазалана паслись вельранцы. Они опустошали лес, который с тех пор называется вельранским лесом. Это тот чертов лес, где они на нас напали!

– Ха-ха! – раздался хор голосов. – Да это наш лес, черт бы их побрал!

– Да, наш. И очень скоро вы в этом убедитесь. Слушайте дальше. Тем летом было очень жарко, поэтому скоро корова завоняла. Дня через три или четыре она уже смердела. На ней было полно мух, гадких зеленых мух, сухоточных, как говорили. Невдалеке проходили какие-то люди; почувствовав запах, они приблизились и увидели гниющую падаль. Медлить было нельзя! Ни слова не говоря, они возьми да и побеги к вельранским старикам. И говорят: «Значит, там, на вашем пастбище в Шазалане, гниет падаль. И воняет аж до середины Шане. Надо бы ее поскорее закопать, а то как бы скотина не подхватила сухотку». «Сухотку? – отвечали те. – Да как бы мы сами ее не подхватили, если станем ее зарывать. Сами закапывайте, раз вы ее нашли. Еще докажите, что она на нашей земле! Пастбище и ваше, и наше. Доказательство – то, что ваш скот вечно туда суется». «Когда наша скотина туда заходит, – отвечали лонжевернцы, – вы орете и закидываете ее камнями (что было чистой правдой!). Вам не стоит терять времени, иначе в Вельране, как и в Лонжеверне, скоро вся скотина передохнет от сухотки, да и люди тоже». «Сами вы сухотка!» – отвечали вельранцы. «А, так вы не желаете ее закопать? Ну что же, посмотрим. Вы просто голытьба и ничтожества!» – «Нет, это вы гопота и ничтожества; раз вы нашли падаль, она ваша, заберите себе. Мы вам ее дарим!»

– Вот подлецы! – вмешались слушатели, придя в ярость от этой давней низости вельранцев. – Ну, и что дальше?

– Что дальше? – продолжал Крикун. – А вот что: лонжевернцы вернулись к себе, пошли к старикам, и к кюре, и к тем, у кого было добро и кто был вроде как сейчас в Муниципальном совете. И рассказали им, что видели, и что нюхали, и что сказали вельранцы… Когда женщины узнали, что случилось, они ну реветь и орать. Они говорили, что всё пропало и что все скоро помрут. Тогда старики решили, что надо валить в Безансон, что ли, или еще куда, точно не знаю, к большим шишкам, судьям, там, или губернатору. Дело было срочное, поэтому сразу сколотилась большая банда, и было решено, чтобы в Шазалан пришли лонжевернцы и вельранцы – потолковать. Вельранцы говорят: «Судари-господа, пастбище не наше, клянемся перед Господом Богом и Девой Марией, которая всех нас святая покровительница. Пастбище лонжевернское, им и закапывать скотину». А лонжевернцы говорят: «Уж не прогневайтесь, судари-господа, это неправда, они лгуны! Доказательство – то, что они пасут там свой скот круглый год, да еще и вырубают лес». Большие шишки сильно растерялись. И все же, раз дело так дурно пахло и пора было с ним кончать, они рассудили на месте и говорят: «Раз так, раз вельранцы клянутся, что владение им не принадлежит, скотину закопают лонжевернцы…» Тут вельранцы расхохотались, потому что, сами понимаете, она же смердела, эта корова! И эти прекрасные господа к ней даже не приближались… «Однако, – добавили большие шишки, – раз они ее закопают, то лес и пастбище навсегда перейдут к лонжевернцам. Раз вельранцы не хотят…» Тут уж вельранцы стали смеяться принужденно, потому что это им… не понравилось, но они поклялись, они ведь плевали на землю и не могли отречься от своей клятвы перед кюре и этими господами. Лонжевернцы тянули жребий, чтобы решить, кто закопает корову, и за это предъявили свои права на лес. Только вот, едва корову закопали и люди перестали бояться сухотки, вельранцы заявили, что лес всегда принадлежал им и они не хотят, чтобы лонжевернцы вырубали его. Эти ничтожества, у которых не хватило смелости закопать свою тухлятину, называли наших стариков ворами и трупоедами. Они вызвали Лонжеверн в суд, он длился долго-долго, и они потратили кучу монет; но проиграли в Боме, проиграли в Безансоне, проиграли в Дижоне, проиграли в Париже. Вроде они положили лет сто, чтобы с этим покончить. И их дико злило, что лонжевернцы вырубают лес прямо у них под носом; при каждом ударе топора вельранцы обзывали их похитителями дров; только наши старики не позволяли им распускать языки. У них были крепкие кулаки, так что они набрасывались на них и давали им жару! Да еще какого жару! На всех ярмарках в Верселе, в Боме, в Санси, в Бельэрбе, в Мэше, стоило им пропустить стаканчик, как они сцеплялись и – бам! – лупили друг друга, пока кровь не начинала литься, как моча у писающей коровы. А они были не простаки, уж они-то драться умели. И вот уже двести лет, а может, даже триста лет ни один лонжевернец не женился на вельранке и ни разу вельранец не пришел на праздник в Лонжеверн. Но в воскресенье во время приходского праздника они регулярно встречались. И всегда приходили толпами: все мужчины Лонжеверна и все мужчины Вельрана. Сперва они бродили по округе, чтобы проветриться. Потом заходили в кабаки и начинали пить, чтобы «взбодриться». Потом, когда народ видел, что они пьянеют, все по-быстрому сваливали и прятались. И обязательно случалась драка. Лонжевернцы проникали в заведение, где гуляли вельранцы, сбрасывали свои куртки и рубахи – и пошло-поехало! Столы, скамьи, стулья, стаканы, бутылки – всё тряслось, плясало, летало в воздухе, гудело. В одном углу раздавали удары: бам – там, бам – здесь. То кулаками, то ногами, то табуретками или бутылками. Вскоре всё было переломано, свечи падали и гасли. Драка продолжалась и в темноте, люди катались по черепкам бутылок и осколкам стаканов, кровь лилась как вино. И когда ничего уже не было видно, ну совсем ничего, когда двое или трое молили о пощаде, все, кто еще мог шевелиться, сваливали. Каждый раз оставалась парочка жмуриков, кто-то лишался глаза, у кого-то были сломаны руки, вывихнуты ноги, расквашен нос, оторваны уши. Но никогда, за все сто лет или даже больше, не могли узнать, кто порешил, хотя после каждого престольного праздника был всегда хоть один убитый. Если же покойников не было, старики говорили: «Плоховато мы попраздновали…» Это были настоящие мужики; и все ходили на бой, молодые вместе со старыми. Хорошее было время… Потом уже дрались только новобранцы, в день жеребьевки и в день сбора совета по пересмотру дел. А теперь… теперь только мы и остались, чтобы защищать честь Лонжеверна. До чего грустно думать об этом!

В голубоватом дыму сигар из клематиса глаза сверкали, как угли в очаге. Рассказчик взволнованно продолжал: