Напротив входа и встретились: белый паренек в сбившихся на нос очках и расстегнутой рубашке и широкоплечий nigger с обезображенным шрамами лицом.
— Молись своему богу, са-ар!..
— Остынь, Жак! Не время…
Тяжелая и черная, словно могильная плита, ладонь падает на плечо Живореза. Чарльз Робинсон, Большой Чарли — отец. Смотрит недобро, щурит левый глаз. Правый пуст, даже привычная повязка исчезла.
— Ты очень плохой человек, Кристофер Грант. Наша семья тебя никогда не простит. Но сейчас пойдем, девочка хочет тебя видеть.
…Улица, двери, коридор, тяжелый душный воздух, резкий запах лекарств. Снова дверь — и двор, долгие ряды наскоро сколоченных деревянных коек под брезентовым навесом. Больница переполнена, но за стенами по крайней мере можно дышать.
Серая простыня. Серое лицо. Холодные пальцы. Анжела открыла глаза только на малый миг. Узнала, попыталась улыбнуться.
— Не плачь, Кейдж, любимый, просто вспоминай иногда! Это было, и это останется с нами. Я забираю свою половину…
Пыталась еще что-то сказать, но Крис не услышал. Оттащили, пнули в спину — и плюнули вслед.
— Убирайся! И не вздумай приходить на похороны, там и зароем.
Он постоял в стороне, возле кирпичной стены несколько долгих минут, еще на что-то надеясь. Бог любит всех. Может, Он вспомнит о рабе Своей Анжеле хотя бы сейчас? Но вот отчаянно закричала ее мать. Большой Чарли, схватив жену за плечи, прижал к груди, словно ребенка, Жак-Живорез закрыл ладонями лицо…
Отпусти ее душу, Боже,
Проводи ее в те края,
Где счастливой она быть сможет,
Только пусть не забудет меня.
Черное, белое, белое, черное…
4
Трость она чуть не забыла в конференц-зале. Вспомнив в последний момент, ухватила, сунула под мышку, отругав себя от души. Сегодня — трость, а завтра? Теряешь форму, Сестра-Смерть!
Пресс-конференция бюро Национального Комитета в Париже неожиданно затянулась. Журналистов пришло не много, зато каждый с целым списком вопросов. Поначалу Мухоловку такой интерес удивил. В газетах — репортажи о митингах в освобожденной от испанского ига Каталонии, радостно улыбающиеся лица на снимках, девушки в национальных одеждах, осыпающие цветами усталых «пуалю». Тут же — гневные статьи о надменных кастильских идальго, веками угнетавших братский народ. Про Наварру и Страну Басков писали меньше, поминая «реакционных офицеров», «жандармов» и «фанатиков», продолжающих упорное, но совершенно бессмысленное сопротивление. Кому интересна горстка бессильных эмигрантов? Однако после первых же вопросов Анна поняла в чем дело. Взорванная Рейхсканцелярия! Добрые французы прямо-таки млели от мысли, что у соседей-бошей дела идут не гладко. Помянули Германское сопротивление и его вождя Вальтера Эйгера, затем вспомнили (не к ночи будь!) Козла. Ушла же она, когда кто-то особо настойчивый спросил об Анне Фогель. Не в Европе ли та, что ославила Ефрейтора на весь мир? Не сыплет ли песок в германские подшипники?
— Гитлер — scheisskerl! — радостно откликнулась пара излишне смелых, вогнав весь зал в столбняк. Сестра-Смерть улыбнулась — и проскользнула к выходу.
Heer kapitein обещал подать авто к главному входу в «Гранд-отель», но сначала хотел заехать в мастерскую. «Антилопа Канна», простояв пару месяцев во дворе, слегка прихворнула. Анна пыталась возражать, но Марек (ее Марек!) был тверд. От стеклянных дверей гостиницы — только на «Лоррен Дитрихе». И пусть все видят!
Мухоловка решила не спорить. Ее мужчина прав. Увидят — но не заметят, дорогих авто здесь целое стадо. Примелькались!
Оставалось еще полчаса, и Анна решила провести время с толком. Один из ее друзей еще по первой парижской стажировке настоятельно советовал встретиться с полезным человеком — здесь же, в «Гранд-отеле», в баре, на втором этаже. Насколько полезным, Мухоловке и предстояло узнать. Судя по описанию, некто скромный и неприметный, даже без фамилии, что уже настраивало на серьезный лад.
Лифт был рядом, но Анна предпочла подняться по лестнице. Еще несколько дней — и лететь трости из окна-иллюминатора! Или пожалеть, на память оставить?
* * *
— Добрый день! Вы — Лекс?
Нужный человек обнаружился сразу. Бар почти пуст, а скромный и неприметный сидел на самом видном месте, за маленьким столиком как раз напротив двери. Анна, присмотревшись, узнала без особого труда. Точно как на фото: глаза чуть раскосые, словно у японца, утиный искривленный нос, темные волосы, резкие складки возле губ, крепкие широкие плечи. И скромность непростая: серый пиджак из дорогой ткани, на запястье тяжелый серебряный браслет, черная рубашка не из случайного магазина.
— Здравствуйте, госпожа Фогель! — Неприметный встал, кивнув на пустующее кресло. — Прошу!
…По-немецки, без малейшего акцента, словно школьный учитель.
— Начнем, пожалуй, с этого.
На столике — две маленькие глиняные рюмочки в изморози. Сестра-Смерть не удивилась. В досье и про них сказано.
— «Уникум»? Венгерский ликер? Проясняет разум и успокаивает нервы? Чем могу быть полезна столь выдающемуся человеку, господин майор?
Любитель «Уникума» взглянул с упреком.
— Лекс! Просто Лекс, госпожа государственный советник третьего класса. Мы оба с вами отчислены со службы. Я давно в отставке, прирабатываю частным консультантом по разным вопросам и надеюсь быть полезным вам. Обычным клиентам говорю, что расчет — по средам…
— …А чек желательно выписать на один из швейцарских банков, — улыбнулась Мухоловка. — Но сейчас это уже неактуально.
Просто Лекс кивнул.
— Поэтому с вами рассчитаемся после победы. Рекомендации нужны?
Сестра-Смерть наклонилась, поймав взглядом взгляд.
— У майора Ива Вансуммерена очень непростая биография. Но он всегда ненавидел немцев. Мой покойный шеф считал, что это — личное.
Консультант потер плечо.
— Отчасти… Вы в сложном положении, госпожа Фогель. Национальный Комитет пока даже не бумажный тигр, если пользоваться китайской идиомой, он — просто бумажка. А ваша личная армия не слишком велика. Каучуковым мячиком Гитлера, увы, не сразишь. Сейчас руководство «Ковбоев» навязывает вам Кинтанилью. Тот еще подарок… Но даже не это главное. Прежде чем вступать в битву, хорошо бы понять, кто с кем воюет.
Взяв рюмку со стола, откинулся на спинку кресла и улыбнулся, еле заметно, кончиками губ.
— Давайте все-таки проясним — и успокоимся.
Анна прикоснулась к холодной глине.
— Сейчас… Но все-таки — кто с кем?
— Война идет на трех уровнях, госпожа Фогель. Европа — самый нижний и наиболее понятный. Театр марионеток: злодеи, герои и простаки. Но веревочки тянутся наверх… Nunc est bibendum!
[85]