Он прекрасно знал о том, что рыбалка на острове никудышная.
Клева можно было ожидать в одном-единственном месте: с дальней стороны, там,
где берег резко изгибался буквой С, и в заводи, закрытой ивами от бурного
течения Куреши, водились щуки и жирные караси.
Со спиннингом на острове делать было нечего.
Вечером, уложив Матвея, Татьяна повела Алешу чистить зубы.
Тот разбушевался: плескал водой, смеялся, уронил щетку, затем нажал на тюбик с
зубной пастой с такой силой, что белая гусеница вылетела наружу и приземлилась
на полу.
– Леша! – прикрикнула Татьяна, не выдержав, хотя
старалась никогда не повышать голос на брата. – Ну что ты делаешь, господи
боже мой!
Ей неожиданно захотелось ударить его, и пришлось сжать
кулаки, чтобы прошел отчаянный приступ бешенства. «Он ни в чем не виноват! Он
ни в чем не виноват...»
Алеша продолжал хохотать, и она, сглотнув, присела на
корточки с тряпкой, стерла гусеницу, а затем отвела его в постель, махнув рукой
на обязательный ритуал и надеясь, что так он быстрее придет в себя. Но то ли
погода менялась, то ли на улице во время прогулки его что-то чрезмерно
возбудило, однако Алеша и в постели не мог успокоиться – вскрикивал, басил
что-то на своем языке, бил по шторе, которой была задернута его кровать, и в
конце концов оборвал все крючки. У Татьяны не было сил вешать занавеску
обратно, и она, забрав ее, молча ушла в другую комнату, прикрыв за собой дверь.
Не зажигая света, опустилась на пол возле дивана, поджала
колени и начала раскачиваться, глядя сухими глазами в окно, за которым оседали
сумерки.
Ей было почти шесть лет, когда мать родила Лешу. Она помнила
ощущение любопытства, съедавшее ее, когда взрослые вернулись из больницы со
свертком – перевязанным белым одеяльцем, из которого доносились странные
писклявые звуки. Про маленькую Танюшу все забыли – и мать, и отец, и бабушка –
и только бегали по дому, разговаривали тихими озабоченными голосами, плакали и
отчего-то ругались.
В конце концов Таня пробралась в родительскую комнату, где в
кроватке, слишком большой для него, лежал ребенок, и расширенными от удивления
глазами уставилась на мальчика.
Он оказался невероятно похож на ее пупса, Ванечку, –
такой же большеголовый, целлулоидно-розовый, с непропорционально маленькими
ручками и ножками и зажмуренными глазками, под которыми веки собрались в
мешочки, словно наполненные водой. Прежде Тане не доводилось так близко видеть
грудных детей, и она долго стояла, поднявшись на цыпочки возле кроватки, с
недоумением рассматривая странное существо. Наконец набралась храбрости и,
пользуясь тем, что никого из старших не было рядом – они кричали все громче в
кухне, и до нее доносились обрывки малопонятных слов, – протянула руку и
дотронулась пальчиком до младенца, окончательно распеленавшегося и со странной
методичностью, в которой она интуитивно улавливала неправильность, бившего
сжатым лиловым кулачком по одеялу.
Он оказался горячий и тоже словно наполненный водой изнутри.
И в ту секунду, когда Танюша провела пальцем по толстой ручке, перетянутой
невидимыми ниточками до поперечных морщин, мальчик разжал кулачок и изо всех
сил вцепился в Танин палец.
В первую секунду она испугалась так, как будто попала в
мышеловку, и дернулась, пытаясь освободиться. Но ребенок держался крепко, и в
конце концов страх ушел, а Тане стало смешно. Он был словно оживший пупсик,
этот братик по имени Алеша, и несмотря на то, что казался ей ужасно некрасивым,
вызывал жалость и желание тискать его и заворачивать в разные красивые
тряпочки.
Взрослые в кухне разошлись настолько, что она уже не могла
не обращать внимания на их крики. Соседи, очевидно, возмутились, потому что
сначала раздался стук по трубе слева, затем заколошматили сверху, и сразу после
этого зареванная простоволосая мать ворвалась в комнату, где возле кроватки
стояла Танюша, и, взвыв, вытащила ребенка, отпихнув дочь.
– А-а-а! – Из горла ее вырвался не то вой, не то рев, и
она сунула кричащего младенца под нос вбежавшему отцу. – На тебе его! На!
Не хотел аборта?! Не хотел УЗИ?! Чтобы все как в природе было, так?! Да забери
ты его, подавись!!! Природа!
Она захохотала, но вопреки собственным словам не отдала
мальчика мужу, стоявшему с отупевшим лицом в дверях и не сделавшему ни малейшей
попытки забрать сына, а с яростью подбросила младенца так, что тот едва не
ударился о потолок, и поймала в последнюю секунду. Мотнулась большая голова, и
Таня отчаянно закричала – так, что перекрыла даже крик младенца и бешеный стук
соседей по трубам.
– Отдай!
С силой, поразительной для девочки ее возраста, она
выхватила Алешу, не понимая пока, что происходит, но чувствуя наступление
чего-то страшного, от чего хотелось спрятаться вместе с малышом и зажать ему
рот, чтобы не кричал, не привлекал внимания обезумевшей матери. Тут же
незаметно втиснувшаяся в комнату бабушка перехватила у нее ребенка и,
поддерживая головку, уложила мальчика в кроватку, проворно сунув ему
обмусоленную соску.
– Иди, иди! – Бабушка вытолкала зятя из комнаты,
прикрыла за ним дверь, обернулась к дочери: – А ты чего встала, корова? Родила?
Твое отродье? Вот и корми его, чтоб не надрывался!
И, пресекая попытку возразить, прикрикнула так, что Таня
вздрогнула:
– Корми, дура, кому говорят! Все меньше орать будет.
На протяжении следующих трех лет родители несколько раз
заводили разговор о том, чтобы отказаться от сына. От судьбы детдомовского
ребенка Алешу спасли бабушка – шипя, словно разъяренная птица, она налетала не
на дочь – на зятя, и, наклоняясь, будто собираясь выклевать ему глаза,
выкрикивала всегда одно и то же: «Что люди скажут?! А?! Что люди скажут?!» – и
старшая сестра. Заранее почуяв приближение затмения у родителей, Танюша хватала
ребенка и удирала с ним на улицу, а если было холодно – просилась к соседке. Та
была незлой теткой и разрешала девочке посидеть у нее вместе с «дурачком».
Через несколько лет Алешу так и называли во дворе: «Танькин дурачок».
Он и вырос «Танькиным дурачком». Родители смирились с его
отсталостью, а у матери со временем даже прорезались материнские чувства, тем
более что Алеша был существом безобидным и привязчивым. Но после смерти бабушки
эта ноша целиком повисла на шее Тани. Она гуляла с братом, мыла его,
переодевала, водила по врачам, а став постарше, занималась упражнениями,
которые назывались развивающими. Однако выяснилось, что развивать Алешу нужно
было прежде, когда он был маленьким. «Упустили вы время», – сказали
Таниной маме врачи.
Но несмотря на упущенное время, Татьяна все-таки ухитрилась
научить брата ухаживать за собой: самостоятельно одеваться и аккуратно есть.
Правда, ей не удалось научить его разогревать себе еду: однажды обжегшись, он
на всю жизнь запомнил, что в горелке живет страшный синий зверь, который кусает
за пальцы, и начинал кричать, если сестра пыталась приучить его пользоваться
зажигалкой для плиты.