– Двое их было, – сказали сзади. – Один-то помер.
А этот, вишь, заскучал.
Попугайчик наклонил головку набок и смешно шаркнул лапкой по
жердочке.
– Сколько он стоит? – спросила я.
– Двести.
Я обернулась к ней, и тогда она торопливо прибавила:
– И еще за клетку столько же!
Конечно, можно было поторговаться. Но мне было так
невыносимо жаль его, что я отдала ей четыре сотенные бумажки, схватила клетку
и, не слушая комментариев о том, чем нужно кормить попугайчика, побежала к
выходу. А потом, поймав частника, поехала к ветеринару, от него – в зоомагазин,
и к тому моменту, когда я вышла из машины, с трудом удерживая в руках две
клетки, в каждой из которых сидело по неразлучнику, уже совсем стемнело.
Я, конечно, догадывалась, что муж разозлится... Когда он
открыл дверь и увидел меня, то глаза у него стали узкие, как прорези в маске, и
он рывком втащил меня в квартиру, так что одна из клеток едва не выпала у меня
из рук. Попугайчики возмущенно закричали и продолжали надрываться до тех пор,
пока я не поставила их на пол.
– Ты... где ты была?! Что у тебя с телефоном?!
– Батарейка села, – сказала я с идиотской улыбкой, и он
едва не дал мне пощечину.
Я видела, что он взбешен: его собственная жена создала
ситуацию, которую он не смог контролировать, а для него это невыносимо... Но
ничего не могла с собой поделать – губы сами растягивались в улыбку. Не то
чтобы я очень любила птиц – по правде говоря, у меня их раньше никогда и не
было, – но мысль о том, что отныне в моем доме будут жить два пузатых
желтых попугайчика с забавным названием «краснощекие неразлучники», веселила
меня. Они до смешного похожи на моих родителей – такие же кругленькие,
подвижные и обожающие друг друга.
– Мой хороший... ты за меня переживал! Прости, пожалуйста! Я
больше так не буду, честное слово!
Он нахмурился, рассматривая меня.
– У тебя нога оцарапана. Черт возьми, где тебя носило?
Я растерянно посмотрела на собственную ногу. Действительно,
царапина.
– Наверное, что-то задела в той квартире, где купила
попугайчика. Ничего страшного, сейчас помажу зеленкой.
Он по-прежнему хмурился, словно не доверяя мне. Ему идет,
когда он хмурится, – как ни странно, гораздо больше, чем когда смеется.
Я разулась, перенесла клетки в комнату, водрузила их на стол
и обернулась к мужу:
– Смотри, какие смешные! Давай придумаем им имена, а?
Он посмотрел сначала на птичек, затем на меня, затем снова
на них. Развернулся и вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь. Я
вздохнула и снова улыбнулась своим новым маленьким друзьям:
– Ну что, малыши, давайте обживаться?
Виктория
Когда самолет зашел на посадку, я испытала дежавю – на
секунду мне показалось, что все это уже было со мной: широкое кресло
бизнес-класса, мягкий оранжевый плед, укрывающий колени, слабый запах одеколона
от соседа, высокого сутулого шведа, белого, как альбинос, и зеленые острова
деревьев за иллюминатором. Словно внизу меня ждала не Москва, а лесная чаща, в
которой по чьей-то странной прихоти должен был приземлиться наш «Боинг».
Но затем самолет качнул крылом, накренился, и я увидела
город – огромный, растекшийся по поверхности земли, ощетинившийся домами разной
степени уродливости. И дежавю исчезло, сменившись чем-то вроде своей
противоположности: я остро ощутила, что впервые за много лет прилетаю в Москву.
Я откинулась на спинку, закрыла глаза и почувствовала, что
сосед повернул голову в мою сторону и разглядывает меня с беззастенчивым
любопытством. Поверьте, я знала это наверняка – как и то, что одна нейтральная
реплика с моей стороны, и он тут же пригласит меня на «чашечку кофе»: не потому,
что я выгляжу доступной, а потому, что он чувствует во мне существо своего
круга, причем существо относительно молодое и безусловно красивое.
Это очень важно, поверьте моему опыту, – находиться
рядом с человеком своего круга. Я многие годы не понимала этого и даже не
верила в существование «кругов», что лишь доказывает, какой непроходимой дурой
я была. Затем, по мере расширения моего ничтожного опыта (который, однако, и
расширяясь, оставался ничтожным, хоть я этого не осознавала), мне пришлось
признать, что круги все-таки есть. Но и тогда с упорством девочки, воспитанной
на пионерских книгах, я считала, что главное в человеке – это ум, порядочность,
доброта и прочие качества, которые принято называть положительными, а уж из
какого он социального слоя – дело десятое. И только теперь я отчетливо вижу,
что все мы крутимся на своих орбитах, и свойства нашего характера зависят от
расположения планеты в гораздо большей степени, чем принято считать.
Когда-то давным-давно, около десяти тысяч лет назад, одна
очень умная немолодая дама сказала мне о прекрасной юной паре: «Эти люди совсем
недолго пробудут вместе». Они казались любящими друг друга, и оттого я
возмутилась и потребовала объяснений. Дама снизошла до меня, хотя это было то
время, когда окружающие считали излишним что-то объяснять женщине с таким умом
и знанием жизни, как у меня, дабы не тратить времени попусту. «Они смотрят друг
на друга, – сказала она. – А должны смотреть в одну сторону». «Но
тогда кто-то один обязательно станет таращиться в затылок другому!» – в
запальчивости возразила я, и она рассмеялась: «Бедная девочка... Им ведь не
обязательно поворачивать голову направо или налево, правда? Они могут стоять
рядом и смотреть вперед. Но для этого нужно, чтобы они были похожими».
Так вот, с белобрысым шведом, моим соседом, мы были похожи.
Разумеется, не внешне. Для подтверждения собственной правоты я быстро открыла
глаза и уставилась на него. Он рассматривал меня – как и ожидалось! – и к
его чести следует добавить, что изрядно смутился, будучи пойманным за этим
занятием.
В другое время, возможно, я бы даже заинтересовалась им –
люблю некрасивых и при этом значительных мужчин, – но в Москве меня ждало
важное дело. Я сказала «важное»? Господи, конечно, нет! Слово «важное» не
просто не подходит – оно звучит смехотворно применительно к тому, что я
собиралась сделать. Разве можно говорить «важное дело», когда собираешься убить
человека...
По салону прошла стюардесса, красивая особенной деловитой
красотой стюардесс, задержала на мне взгляд и улыбнулась приветливой улыбкой,
сделавшей ее вдруг очень простой и оттого милой. Я улыбнулась в ответ. У меня
улыбка иностранки – открытая, доброжелательная, но при этом не обнажающая
зубы... Я долго тренировала ее, и Никлас, добрая душа, помогал мне, объясняя
нюансы, которые следует знать, если ты хочешь улыбаться как иностранец. Русские
улыбаются совсем иначе, говорил он – человек, долгое время проживший в Москве и
Санкт-Петербурге, – они улыбаются так, словно делают тебе одолжение, и
выражение их глаз остается недоверчивым. Перед тем как улыбнуться, они
раздумывают долю секунды, а затем наконец делают это – но почти всегда
ударяются в две крайности: улыбаются либо преувеличенно, показывая зубы, как
при смехе, либо не доходят даже до той степени мелкой дежурной улыбки, которая характерна
для таможенников в аэропорту.