– Да, уверена.
Теперь я понимаю, зачем Тина здесь. Зачем разыскала нас с Лайзой. Она хотела, чтобы я все вспомнила и доказала невиновность Джо, чтобы объявила, что он не сделал ничего плохого.
Все было ради него. Ради Джо.
– Я хотела пойти с ним, – говорит она, – хотела сбежать. Но он попросил меня остаться. Даже когда я пошла за ним по коридору к той сломанной двери. Обещал вернуться за мной позже. И я осталась. Потом мне сказали, что он умер. Что он убил какую-то компанию студентов.
– Я не знала, – говорю я, – я правда думала, что это он.
– Но кто тогда это сделал? Кто их убил?
К горлу желчью поднимается неверие. Я опять закашливаюсь, пытаясь его прочистить.
– Кто-то еще.
– Ты? – спрашивает она. – Это сделала ты, Куинни?
Господи, у нее есть все основания так думать. Я так много всего забыла. Она видела меня в порыве ярости. Все-таки у нее была такая цель – спровоцировать меня, вывести из себя и посмотреть, на что я способна. Я ее не разочаровала.
– Нет! Клянусь, это не я!
– Но тогда кто?
Я качаю головой, совершенно выбившись из сил и едва дыша.
– Не знаю.
Это не так. Кажется, я все-таки знаю. Ко мне приходит еще одно, запоздавшее воспоминание.
Воспоминание о том, как я бегу по лесу и вижу кое-что еще.
Кого-то еще.
– Ты что-то вспомнила, – говорит Тина.
Я киваю. Закрываю глаза. Думаю. Думаю до тех пор, пока голова не начинает гудеть.
И вдруг все вижу, так же отчетливо, как в тот день, когда это все случилось. Я с криками бегу через лес, меня с силой бьет по лицу ветка. Вижу впереди фары и в их ярком свете силуэт человека.
Полицейского. Я вижу его форму.
Она покрыта чем-то темным и влажным. В тусклом лунном свете кажется, что она запятнана моторным маслом. Но я знаю, что это не так. Подбегая к к нему, я уже знаю, что его форма покрыта кровью.
Моей. Кровью Жанель. Кровью всех остальных.
Но я слишком напугана, чтобы размышлять трезво. Особенно когда где-то в лесу скрывается Джо. Гонится за мной. Я все еще чувствую вкус его губ.
Поэтому я стрелой бросаюсь к полицейскому обнимаю его и прижимаюсь платьем к его рубашке.
Кровь к крови.
– Они умерли, – задыхаясь, говорю я, – они все умерли. А он все еще где-то здесь.
И вдруг вижу Джо, продирающегося сквозь кусты. Полицейский достает пистолет и делает три выстрела. Два в грудь, еще один в голову. В моей голове они сейчас звучат так же громко, как и в реальности.
В этот момент я слышу четвертый. Громче, чем в голове. Явно в реальности.
Грохот пролетает по всему дому, отскакивая от стен. Энергия пули тонкой линией тянется от выбитой двери в «Сосновый коттедж». За ней ощущается чье-то присутствие, некая сила, заполняющая комнату.
Мне на лицо брызжет горячая, липкая жидкость.
Ощутив ее, я пронзительно кричу, распахиваю глаза и вижу, что Тина заваливается на бок и выбрасывает вперед руку, которая со стуком падает на пол. Из пальцев выскальзывает нож. Под ней появляется небольшая лужица крови и быстро увеличивается в размерах.
Тина не двигается. Я даже не уверена, что она жива.
– Тина? – говорю я, тряся ее за плечо. – Тина?
От дверного проема доносится какой-то звук. Дыхание. Я поднимаю глаза и вижу Купа. Даже во мраке мне удается разглядеть блеск его голубых глаз, когда он опускает пистолет.
– Куинси, – говорит он и кивает головой.
Он всегда кивает.
43
Кольцо я замечаю сразу же. Красный перстень, который он носит на безымянном пальце. Знакомый, но вместе с тем непривычный. Я видела его столько раз, что перестала видеть. Воспринимала как нечто само собой разумеющееся, как и многое другое в Купе.
И именно поэтому не узнала его, когда увидела на фотографии на комоде Лайзы Милнер. Лица Купа на снимке не было, только его рука, обнимающая Лайзу за плечи. И кольцо, видимое, но незаметное.
Но теперь я вижу только его – на той же руке, которой он сжимает «Глок». Хотя он его и опустил, указательный палец продолжает подергиваться на спусковом крючке.
– Ты ранена? – спрашивает он.
– Нет.
– Это хорошо, – говорит Куп, – это очень хорошо, Куинси.
Он подходит ближе, его длинные ноги за один шаг преодолевают расстояние, для которого любому другому человеку потребуется сделать два. Еще шаг – и он останавливается рядом, возвышаясь над нами. А может, теперь лишь надо мной. Тина, вероятно, уже мертва. Не знаю точно.
Резким пинком Куп отшвыривает лежащий под рукой Тины нож, который летит в дальний угол, где его поглощает тень.
О том, чтобы бежать, нечего и думать. Палец Купа по-прежнему покоится на спусковом крючке. Чтобы прикончить меня, хватит одного-единственного выстрела. В точности как с Тиной. Я даже не уверена, что смогла бы бежать. Мое горе, таблетки и гнет воспоминаний о той ночи меня парализовали.
– Первые несколько лет я без конца гадал, что же тебе известно, – говорит Куп. – Когда ты в тот день попросила меня прийти в больницу, я решил, что это игра. Что тебе захотелось увидеть меня перед тем, как обо всем рассказать детективам. Я почти уже решил не приходить.
– А почему пришел?
– Думаю, я уже тогда любил тебя.
Я слегка покачиваюсь, ошеломленная отвращением. Случайно я смещаюсь влево, и палец Купа на спусковом крючке напрягается. Я приказываю себе остановиться.
– Сколько их было? – спрашиваю я. – До той ночи?
– Трое.
Колебаний в голосе нет. Это слово он произносит с той же легкостью, с какой заказывает кофе. Я надеялась хотя бы на паузу.
Трое. Задушенная женщина неподалеку от дороги и двое туристов, зарезанных в своей палатке. Все они упоминались в статье, которую я нашла в доме Лайзы. Думаю, она знала, что с ними случилось. И именно из-за этого умерла.
– Это болезнь, – продолжает Куп, – и ты, Куинси, должна меня понять. На самом деле я не хотел этого делать.
Горло сжимают подавленные рыдания. Из носа начинает течь, но я его не вытираю.
– Тогда зачем делал?
– В этих лесах я провел всю жизнь. Бродил по ним, охотился и делал вещи, для которых был еще слишком молод. На той широкой скале я потерял невинность. – От этого воспоминания Куп морщится, недовольный собой. – Она была нашей школьной потаскухой, готовой заниматься этим с кем угодно, даже со мной. Когда все закончилось, меня стошнило в кустах. Боже мой, как же мне было стыдно за то, что я сделал. Мне даже захотелось схватить ее за голову и разбить о ту самую скалу, только чтобы она никому ничего не рассказала. Удержал меня только страх быть пойманным.