– Может, дождаться, пока закончится встреча? – предлагаю я. – Стороны разъедутся, мы отследим кортеж Абу-Дика и устраним его. Один мертвый террорист – не два, но лучше, чем ничего.
– А как же аль-Фадли? – спрашивает председатель Санчес.
– Отследим и его кортеж. Когда он разделится с близкими, тогда и ударим.
– Сэр, с близкими он не разделится. Вернется в густонаселенную область и там затеряется. Как обычно. Мы его упустим.
– Аль-Фадли редко выходит из убежища, – напоминает Эрика Битти. – Нам выпал потрясающий шанс.
– Потрясающий… Ну да. Убить семерых детей это… потрясающе.
Я встаю и отхожу к стене, прохаживаюсь вдоль нее, повернувшись спиной к совету. Слышу голос Кэти Брандт:
– Господин президент, аль-Фадли – не идиот. Если мы ударим по кортежу Абу-Дика в километре или двух от места встречи, он поймет, почему его пощадили, и тогда распространит среди братьев по оружию весть: держите детей ближе к себе, и американцы вас не тронут.
– На наших детей им плевать, – говорит Эрика Битти.
– Так чем мы лучше их? – спрашиваю. – Ничем? Они убивают наших детей, а мы – их?
Кэти вскидывает руку.
– Нет, сэр, я не то имею в виду. Их цель и есть гражданское население, а мы по мирным гражданам намеренно не бьем. Только в крайнем случае. Нанесем точечный военный удар по лидеру террористов, а не ударим наобум по мирному населению и детям.
Веский аргумент, не поспоришь. Вот только для террористов нет разницы между их атаками и точечными ударами Вооруженных сил США. Они не могут выпустить по нам ракету с беспилотника, не могут сразиться с нашей армией или авиацией. Им остается взрывать мирных граждан. Это их версия точечных военных ударов.
Разве мы – как они? Разве мы не запрещаем удары, при которых точно погибнут невинные дети? Одно дело – непредвиденные жертвы, но сейчас-то мы знаем о последствиях заранее.
Род Санчес смотрим на часы.
– С минуты на минуту этот спор может стать бесполезным. Вряд ли наши цели задержатся…
– Да, мне уже говорили, – перебиваю я его.
Закрыв глаза, опускаю голову. Мои советники – команда высококомпетентных и хорошо обученных профессионалов, однако решение принимать мне. Отцы-основатели неспроста поставили во главу армии гражданского человека. Дело ведь не только в военных успехах, а еще и в политике, ценностях, в национальной идее.
Как я могу убить семерых детей?
Ты убиваешь не их. Ты убиваешь двух террористов, которые замыслили очередной удар по мирным людям. Аль-Фадли своих отпрысков губит сам – тем, что прячется за их спинами.
Тем не менее, жить им или умереть, зависит от меня. Однажды я предстану перед Создателем и как тогда оправдаю их смерть?
Если ты дашь им уйти, то оправдаешь их трусливую тактику.
Не имеет значения. Важна жизнь семерых невинных детей.
Подумай: невиданное дело, высокопоставленные террористы встречаются лично. Зачем? Должно быть, готовят крупный теракт. Погибнет куда больше, чем семь детей. Останови их сейчас – и предотвратишь атаку. Спасешь множество жизней.
Открываю глаза. Делаю глубокий вдох и жду, пока успокоится сердце. Оно не успокаивается. Только бьется сильнее.
Я знаю ответ. Знал его с самого начала. Я медлил не потому, что хотел узнать его, а потому, что хотел найти себе оправдание.
Шепотом произношу молитву – за тех детей, за то, что однажды президентам больше не придется принимать подобных решений.
– Господи, помоги нам, – говорю я. – Нанесение удара одобряю.
Глава 12
Мы с Кэролайн возвращаемся в Овальный кабинет. Стрелки на часах мучительно медленно ползут к цифре пять. Мы молчим. Пяти часов вечером в пятницу ждут многие мужчины и женщины – конец рабочей недели, можно наконец-то расслабиться и побыть с семьей. Однако мы с Кэролайн последние четыре дня ждали этого часа, даже не зная, чем он обернется: началом чего-то или концом.
Все началось в прошлый понедельник. Чуть за полдень мне позвонили на личный сотовый, когда я и Кэролайн жевали сэндвичи с индейкой на кухне. О надвигающейся угрозе нам было известно, не понимали мы только ее масштаба. Как ее остановить, тоже не знали. Миссия в Алжире провалилась, и свидетелем тому стал весь мир. Сулиман Чиндорук по-прежнему разгуливал на свободе. На следующий день, во вторник, весь аппарат моего советника по национальной безопасности получил повестки: их показания хотела заслушать специальная комиссия палаты представителей.
Но стило мне отложить сэндвич и ответить на звонок, как все изменилось. Ситуация встала с ног на голову, и для меня впервые забрезжил крохотный лучик надежды. А еще я как никогда испугался.
– Семнадцать ноль-ноль, пятница, одиннадцатое мая, – сказали мне.
И вот сегодня пятница, одиннадцатое мая, роковой час приближается, и я уже не думаю о семи детях в Йемене, которых своим решением отправил в общую могилу под грудой пепла и обломков медресе.
Сейчас я думаю только о том, что может произойти со страной.
– Где же она? – бормочу.
– До пяти еще есть время. Придет.
– Придет… – повторяю я, меряя комнату шагами. – Откуда тебе знать? Звони…
И тут телефон сам звонит. Кэролайн отвечает:
– Да, Алекс… хорошо… она одна?.. да… отлично, делай что должен… да, только быстро.
Положив трубку, Кэролайн поднимает взгляд.
– Она здесь, – говорю.
– Да, сэр, пришла. Ее как раз обыскивают.
Смотрю в окно на покрытое пятнами туч небо.
– Что она мне скажет, Кэрри?
– Хотела бы я знать, сэр. Посмотрим.
Мне велели встретить гостью одному, без свидетелей. В Овальном кабинете я и останусь один – физически, потому что Кэролайн будет следить за нами по монитору в комнате Рузвельта.
Куда девать руки – не знаю. В животе – полномасштабная революция.
– Боже, я так не нервничал с тех пор, как… – осекаюсь. – Я ни разу так не нервничал.
– По вам не скажешь, сэр.
Киваю.
– И по тебе. – Кэролайн никогда не проявляет слабости. Прямо сейчас мне это на руку, потому что рассчитывать больше не на кого. Во всем правительстве США, кроме меня, о встрече известно только ей.
Кэролайн уходит, а я встаю у стола и жду, когда Джо-Энн приведет гостью.
Время тянется бесконечно долго. Наконец она открывает дверь.
– Господин президент…
Я снова киваю. Вот оно.
– Впусти ее.
Глава 13
Входит девушка в грубых ботинках, рваных джинсах и сером лонгсливе с надписью «Принстон». Худая, как бродяжка; длинная шея, выступающие скулы и широко посаженные глаза, выдающие в ней уроженку Восточной Европы. Прическа – из тех, что мне никогда не понять: правая сторона выбрита под машинку и прикрыта длинным начесом слева, свисающим до костлявых плеч. Этакая помесь модели Келвина Кляйна и евротрэшевого панка.