Зинзивер - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Слипенчук cтр.№ 41

— Ты куда собрался?

— На почту, — сказал я, потому что его напоминание о матери отозвалось во мне сонмом чувств (я откуда-то уже знал, хотя не знал, конечно, что соседка обманула меня, не отправила деньги) и я решил, что прежде всего займусь денежным переводом.

— Ну иди, — неуверенно разрешил монтажник и пригрозил: — А то в милицию отведем, достукаешься!

Я пошел в глубь парка и вскоре вышел на следующую тропинку.

— Эй!.. Эй!.. — услышал удивленные оклики монтажников.

Барахтаясь по пояс в снегу, они спешили ко мне, но, когда я остановился, боязливо повернули назад. Не знаю, за кого меня приняли, ясно одно: их привело в замешательство мое хождение по снегу — я не оставлял следов. В самом деле, когда оглянулся, никаких следов не было, очевидно, я прошел по крепкому насту, а крылатка подмела следы. Как бы там ни было, но до того легко и светло стало на душе, что я спешил на почту, действительно как бы используя левитацию, то есть не касаясь земли.

На почте встретили радушно, пригласили к пустующему окошечку, а когда отсчитал двести «рваных», кто-то высказал догадку, что это деньги похоронные, вынутые из чулка по крайней необходимости. Тут уж сочувствующие объявились, мол, а куда денешься, ведь в магазинах ничего нет, а то, что есть, дают из-под прилавка. И вообще ходят слухи, что с Нового года будет реформа и старые деньги отменят, вместо Ленина нарисуют царя Бориса, а потом и лжедмитриевки пустят в ход.

В ЦУМе, как в пустом амбаре, гулким эхом множились редкие шаги. Я ходил от прилавка к прилавку, и всякий мой вопрос об одежде или обуви продавцы воспринимали как личное оскорбление.

На втором этаже даже продавцов не было. Уборщица, орудующая шваброй, завидев меня, крикнула:

— Кыш-кыш отсюда! — И уже под нос: — И шлындают целый день, и шлындают…

Слава Богу, за магазином обнаружил стихийную барахолку. В живой цепи торгующих присмотрел финские полусапожки с красными проталинками на носках. Надел. Ноги так сразу и уснули в них! Никогда в жизни не ходил в столь приятной меховой обуви — десять трешек отвалил. Учитывая мой люмпенский вид, продавец хотел было скостить цену — мы уже остановились на двадцати пяти. И тут откуда ни возьмись, в каких-то грязных сосульчатых малахаях, два субъекта появились. Я и лиц-то их толком не разглядел. Бесцеремонно встряли в разговор, мол, что и говорить: классные полусапожки — импорт! И как-то незаметно-незаметно ушли и унесли мои старые ботинки.

Продавец моментально сориентировался (у меня даже возникло подозрение, что эти два странных субъекта — его сообщники), сразу повысил голос и уже даже за тридцать рублей не хотел уступать.

— Не хочешь за тридцать — снимай, я их по шестьдесят буду продавать, сказал он и, присев, так рьяно стал хватать меня за ноги, что я вынужден был его упрашивать… чтобы не идти босиком по снегу.

В поисках продуктов оказался на привокзальном базарчике, на котором встретился со старшиной-сверхсрочником. Собственно, не встретился, а он подошел сзади, положил руку на плечо, как старому знакомому:

— Клорнет Оболенский?

Я принял игру:

— Ефрейтор Голицын?

Мы весело рассмеялись, каждый своей остроте. Потом он сказал, что наливать вина ему не надо, а вот водочки — не помешало бы.

Он уговорил взять у таксиста бутылку водки и пообещал дать взамен столько провизии, сколько унесу. Сделка была слишком заманчивой, чтобы отказываться. Впрочем, и водочка обошлась в копеечку — червонец отдал.

Едва зашли за станционные ларьки, старшина сорвал зубами пробку и прямо из горла опростал полбутылки. Я выпил полглотка, только чтобы поддержать его. И — зря, в животе запекло, закорежило, словно кипятка отхлебнул. Старшина обрадовался, что я непьющий, сказал — ему больше достанется. Заткнул бутылку носовым платком и спрятал в своей бездонной шинели. Потом предупредил, что веселость его временная, через минуту-другую (как пойдет) вполне может захмуреть, тогда надо резко крикнуть ему в лицо: хмуреешь! У него и кличка в части — Хмурый.

— Чуть появлюсь где, — поведал он, — уже слышу за спиной, издеваются: идет веселый Вова Колобков! И такая злость вдруг накатывала, аж трясло, а после якутских событий — злость как рукой сняло.

На каком-то запасном пути залезли в товарный вагон, переоборудованный под склад, — маленькие зарешеченные окна на потолке походили на окна курятника. Всюду на обширных полках стоймя стояли пузатые бумажные мешки с крупой и ящики с консервами. Поперек вагона, словно мосток с одного ряда полок на другой, лежала широкая дверь — своеобразные нары. Место под ними использовалось под дрова и тазы с углем. Сварная железная печка у входа заменяла кухонный стол, на ней стояла открытая банка тушенки.

Старшина рассказал страшные вещи. Оказывается, кроме всяких известных событий, были якутские, неизвестные, в которых по приказу свыше он самолично участвовал.

— Бывало, поймаем какого-нибудь подстрекателя и лупим, лупим бляхами аж кожа лопалась. А уж как они нас смертно лупили, и резали, и убивали из-за угла!

Старшина заматерился, но не зло, машинально, и показал изуродованную шрамами руку и очень широкий бурый шов на груди.

— У меня еще кое-что тут есть.

Он постучал указательным пальцем по виску. Я подумал, что таким странным способом он подчеркивает незаурядность своего ума. Тем более что старшина стал рассуждать о политике и даже пророчествовать.

— Запомни, студент (на привокзальном базарчике он наблюдал за мной и принял за студента культпросветучилища), что горбачевская перестройка навязана нам извне. Она только начало огромной международной аферы против россиян. Настоящая же афера еще впереди, она с ельцинскими реформами начнется. Попомнишь… уже и нужные люди подобраны, а как же…

Он сделался угрюмым, как-то враз даже лицом потемнел.

— Хмуреешь! — крикнул ему, как он просил.

Старшина отшатнулся и заулыбался, словно я сделал ему комплимент.

— Молодец! Так и дальше действуй, — поощрительно сказал он. — Вся беда наша в том, что мы слишком много маршировали и пели «Широка страна моя родная…». В Прибалтике пели, на Кавказе, в Казахстане, в других союзных республиках, а они, нацмены, запоминали — как так, что в его стране русские поют «Широка страна моя родная…»?! Оккупанты эти русские!.. А мы-то пели по своей наивности. Мы думали, что раз мы их считаем русскими и пишем им в паспорта свои фамилии и национальность, то и они считают себя русскими нет! Мы вырастили сами в себе пятую колонну, своих врагов, своих убийц вырастили! Потому что «русские» из нацменов больше всего и долбали своих, рьяно долбали, чтобы выслужиться! И выслуживались, вызывая у своего народа неприязнь и даже ненависть к нам, настоящим русским!

— Хмуреешь! — опять очень резко крикнул ему в лицо.

Но на этот раз он не отшатнулся, а, наоборот, почти вплотную приблизил свою физиономию.