— Женя, — снова взглянув ей в глаза, проникновенным, тихим голосом спросил жених, и она отчего-то вдруг притихла и как-то внутренне собралась. — Неужели ты хочешь рискнуть нашей семейной жизнью ради карьеры? И даже не ради карьеры, а ради одного несущественного сюжета, одной-единственной передачи. Этот сюжет не сделает ее менее эффектной или сенсационной. Я все продумал. Я даже не возражаю против упоминания Мамочкина и всех этих отвратительных афер. Я не отговариваю тебя от похода в полицию, можешь поделиться с ними всеми собранными материалами. Я лишь прошу тебя не выносить в эфир эту часть истории, и все. — Володя говорил тихим убедительным голосом, слова его звучали так мягко, так благоразумно, так взвешенно, что Женька невольно начала согласно кивать. Сперва она это делала, чтобы адвокат поскорее закончил и она смогла возразить ему, а потом потому, что стала принимать его доводы. — Пойми, скоро наша свадьба, я не хочу омрачать ее семейными драмами. Потом мы уедем в свадебное путешествие, и пусть они тут разбираются. Это не твоя работа.
«Зря он сказал про свадьбу. Это было лишним», — холодно, отстраненно подумала девушка и посмотрела Володе в лицо.
— Скажи, а кого ты выберешь, нашу счастливую семейную жизнь или спокойствие родственников? Меня или двоюродного дядю-убийцу? Ты кого выбираешь? — Этот вопрос вдруг так ясно встал перед ней, что Женя даже растерялась. Почему перед выбором ставят ее? Разве она должна выбирать между долгом журналистки, подруги и порядочного человека и благополучием Володиных родственников? Нет. Он просто пытался сыграть на ее чувствах. А каков его выбор? А может, он его уже сделал? Уже принес жертву на алтарь семейного благополучия, решившись на брак с ней? Женя потемневшими глазами смотрела на не спешащего с ответом жениха.
— Я не понимаю сути твоего вопроса, — поймав ее взгляд, ответил он. — Я попросил тебя о небольшой уступке, к чему эти разговоры? Я просто думал, надеялся, что ты достаточно меня любишь, чтобы сделать мне небольшое одолжение. — Он передернул плечами и снова отвернулся.
— А если нет? — решила не отступать Женя.
— Женя, не делай этого, я тебя очень прошу. — Теперь и он смотрел ей прямо в глаза таким же решительным открытым взглядом. — Ты не сможешь доказать вину Петручинского. У тебя нет фактов.
— У меня есть свидетель.
— Женя, ты взрослый человек, давай говорить начистоту, не будет никаких свидетелей. Подумай, чем ты рискуешь.
— Я не стану прикрывать убийцу. Он убил Лену, ты подумал о ее родителях, о сестре, о ее загубленной жизни? А наркоман Воробьев? Или ты считаешь, что, если он наркоман, он не хотел жить? Его можно было раздавить как букашку и не отвечать за это? — горячо проговорила девушка, глядя на Володю и пытаясь понять свои чувства.
— Возможно, убрав Воробьева, кто-то оказал миру большую услугу. Наркоман, знаешь ли, общественно опасное явление, — с едва заметной язвительной усмешкой заметил Володя.
— Как показывает жизнь, иногда добропорядочный семьянин, уверовавший в собственную безнаказанность и вседозволенность и прикрытый погонами от законного возмездия, оказывается гораздо более опасным общественным явлением, чем жалкий наркоман, — возразила Женя. Потом помолчала и добавила тем же холодным, спокойным голосом: — Ну что ж, я так понимаю, что ты свой выбор уже сделал. — Она встала и, прихватив свои вещи, поспешила в ванную, пока слезы разочарования вместе с горечью обиды и болью от предательства не брызнули из ее глаз.
Когда Женя, полностью одетая, с просохшим лицом, твердо держащая себя в руках, вошла в комнату, Володя как раз закончил телефонный разговор. Журналистке хватило одного взгляда, чтобы понять, с кем именно он говорил.
Багаж в эту поездку она не собирала, а потому, подхватив свою сумку, просто вышла за дверь. Адвокат ее не остановил. Идя торопливым шагом к административному корпусу, она все ждала, надеялась, что он одумается, выбежит вслед за ней, остановит, попробует объясниться, попросит прощения, но ничего этого не произошло. Все кончилось. Кончилось раз и навсегда. Навсегда, повторяла себе Женька, словно вдалбливала это слово, выбивала его на своем сердце, как на надгробном камне, убеждая себя: все кончено, умерло и забыто. А сердце болело, ныло, разрывалось на части от разочарования, боли и предательства, полоснувшего по нему ножом.
Надо позвонить Суровцеву, мелькнула у нее в голове светлая, здравая мысль, когда она, глотая огромный, непомерный, разрастающийся ком в горле, добралась наконец до административного корпуса.
Девушка отошла подальше от стойки с вытаращившейся на нее толстой администраторшей, вероятно, почуявшей опытным нутром Женькину личную драму, и достала мобильник.
— Петр Леонидович, это я, Потапова, — проговорила она дрогнувшим от пережитого потрясения голосом. — Петр Леонидович, случилась такая… история. То есть так вышло, в общем, я, кажется, раскрыла убийство Матвеевой, и так вышло, — бестолково сбивчиво объясняла девушка слабым, дрожащим от невыплаканных слез голосом, — что я случайно сообщила одному человеку, а он предупредил Петручинского, а тот и есть убийца, то есть заказчик. Надо срочно спасать кровососа, того, что на Васильевском живет, ну, к которому якобы Воробьев приезжал, потому что он единственный свидетель и его теперь убрать могут! Петр Леонидович, миленький, спасите его, я приеду и все вам толком объясню, только спрячьте его пока. Потому…
— Евгения, ты чего там носом шмыгаешь? С тобой все в порядке? Ты где сейчас находишься? — суровым голосом перебил ее Суровцев, отчего-то назвав по имени.
— В пансионате, под Зеленогорском, — удивленно ответила ему Женя, даже про слезы позабыв.
— А как ты там оказалась?
— Скрябин привез. — Тут журналистка снова протяжно выдохнула и дрожащим голосом проговорила, преодолевая спазм в горле: — Это он Петручинского предупредил, они оказались родственниками.
— Вот как? — протянул Суровцев, а потом строго спросил: — Значит, так, Евгения, где именно в пансионате ты находишься?
— В административном корпусе, хочу машину найти, чтобы в город вернуться.
— Молодец. Сейчас сидишь на месте, никуда не ходишь, никого не ищешь. Ясно?
— Ясно, — еще больше удивилась девушка.
— Там в корпусе кафе есть?
— Наверное.
— Отлично, иди туда, сиди. Ни с кем не знакомься, никуда ехать не соглашайся, даже не заговаривай ни с кем. Жди моего звонка. Поняла? — сурово, почти по-военному распорядился Суровцев.
— Поняла, — кивнула заинтригованная Женька.
— Все. Жди.
Журналистка сидела в углу пустого неуютного кафе над чашкой растворимого чуть теплого кофе и ждала звонка. Она видела, как мимо окон неторопливо проехала Володина машина, он так и не позвонил ей, не предложил подвезти, не спросил, как она будет возвращаться в город. Словно выкинул из своей жизни как ненужный хлам, выбросил и тут же забыл. От этого стало еще больнее. Если бы он проявил простое человеческое участие, ей, наверное, было бы легче. Что же он за человек такой, адвокат Владимир Александрович Скрябин? Как же она так долго могла не замечать этого? А может, ему так же больно, как ей? Поэтому он не смог позвонить, не может ее видеть, считает, что это она его предала? — попыталась оправдать бывшего жениха Женя, но тут же горько усмехнулась своей трусливой мягкотелости.