Все проплывающие - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Буйда cтр.№ 149

Дух дышит, где хочет…»

Каким бы ни было наше детство, мы то и дело возвращаемся в ту пору, хотя, разумеется, как бы мы ни напрягали память, верх одерживает воображение: мы возвращаемся в наше представление о прошлом (я не говорю о людях, лишенных воображения, которые наблюдательнее и запоминают факты лучше, нежели те, кто руководствуется inteletto d’amore). Для многих оно – место блаженства, утраченный рай. Впрочем, о рае теологам известно лишь одно: там праведник соединяется с Богом и вечно наслаждается тем, что на языке богословов называется visio beatifica – видением, дарующим блаженство. Там сходятся все силы света, которые, преумножаясь, возвращаются животворящим теплом на грешную землю. Известная нам история человечества, однако, началась после изгнания Адама и Евы из Эдема, ступивших на путь, ведущий, быть может, в эсхатологический Новый Иерусалим.

Цель есть возвращение к цели.

Золотой Век – в прошлом; в будущем – Утопия. Трезвомыслящий Томас Мор выбрал точное название для идеальной жизни – Нет-Такого-Места (u-topos). Европейцы живут Сегодня, русские живут Всегда. В России никогда не было Золотого Века, ибо Византия погрузилась в него, как град Китеж, не оставив нам места в заветном, но оставшемся получужим для нас европейском Вчера…

Рай – это град, сад, небо.

Памятью мы возвращаемся в свои города и городки, в вечноцветущие и щедро плодоносящие сады, безмятежно раскинувшиеся под небесами нашего детства, населенного птицами, облаками и ангелами. Возвращаемся с тайной надеждой начать жизнь сначала, хотя и понимаем, что это желание, свидетельствующее лишь об остатках незрелости в нас самих, неосуществимо. Отойдя на десять шагов от придорожного камня и тотчас вернувшись, вы найдете другой камень. Нельзя ничего начать с чистого листа, ибо все они покрыты незримой тайнописью, независимо от нас созданной нашей же жизнью, и любое новое слово, любая новая фраза, начертанная на таком чистом листе, мгновенно впитает в себя химию тайнописи и помимо нашей воли изменится под влиянием неодолимой магии прожитого и того, что предстоит прожить.

Мы властны изменить лишь измененное.

Окутанный едким паром поезд с вялым скрежетом остановился у перрона, вымощенного мелкими черно-лиловыми каменными кубиками, и из первого вагона на землю спрыгнула молодая женщина в летнем костюмчике, туфлях на высоченных каблуках и широкополой белой шляпе с полуживым плоским цветком на тулье. В руках у нее была сумочка и перчатки – в правую она сунула коричневый прямоугольник билета, на котором было выбито «Саратов – Велау». Она уехала из старой жизни, в которой остались – память детства – лениво плывущие по Волге плоты, накрытые шапками из маслянисто блестевших мух, облепивших тела жертв Великого Голода; учеба в юридическом институте имени товарища Курского и многотысячное факельное шествие в ночь принятия Сталинской Конституции; офицерские погоны следователя прокуратуры, который с утра до вечера барахтался в бумажном море дезертирских дел, не ведая, что за стеной коллеги избивают на допросах Вавилова, а взлетающие над Елшанкой самолеты родились в шарашках, где отбывали срок враги народа вроде лидера фашистско-монархической партии Туполева; наконец запоздалое публичное отречение от мужа – врага народа, которое не спасло ее от изгнания из органов военной юстиции…

Она приехала в новую жизнь, где еще пылили под ветрами с моря развалины Восточной Пруссии и трое рабочих, взгромоздившись на шаткие лестницы, сбивали с фасада станционного здания имя городка, обозначенное на ее билете, – Wehlau. Приехала в город без имени. В город Нет-Такого-Места.

– Как же он будет называться? – спросила она вечером у институтской подруги, позвавшей ее в новую жизнь. – Где-То?

Муж подруги, подполковник, назначенный начальником бумажной фабрики, с улыбкой пожал плечами:

– Это не имеет значения, Зоя. Но Где-То – имя нерусское. Самое подходящее для России название – Когда-Нибудь. На худой конец – Как-Нибудь.

Призрак изумленного Аристотеля, обнаружившего в жизни и искусстве их перводвигатель – мечту о единстве места, времени и действия, возник и тотчас смиренно растаял в прокуренной немецкой кухне, где неспешно допивали чай русская Зоя, татарка Роза и ее муж еврей Самуил Миркин, инженер-строитель, склонный к витиеватому талмудическому многословию.

Гуляя перед сном под пахучими прусскими Linden, незримо и неслышно превращавшимися в русские липы, Самуил, Роза и Зоя выбрели к реке, вдоль которой тянулась высокая дамба. За поворотом раздался взрыв: солдаты, работавшие на восстановлении бумажной фабрики, добывали приварок к пайку – глушили тротиловыми шашками рыбу. Не обращая внимания на взрывы, подполковник рассказывал о замке Лохштедт, возведенном крестоносцами на берегу залива Фришес-Гафф и служившем янтарной кладовой Тевтонского ордена. Для устрашения коварных пруссов и литовцев, прятавших добытый янтарь от новых хозяев, вдоль залива тянулись виселицы с гроздьями исклеванных птицами трупов. Бревенчатая крепость стояла на границе между землями Святой Девы, отвоеванными у северных сарацинов, и владениями дьявола. Рыцари несли круглосуточную вахту на стенах и спали в оконных бойницах, завернувшись в грубые шерстяные плащи. На стенах трапезной углем были намалеваны изображения рогатого Врага, чтобы крестоносцы ни на миг не забывали о своей великой миссии. С утра до вечера тысячи язычников под присмотром кнехтов боролись с зыбучими песками, грозившими поглотить Лохштедт, – тысячи трупов навсегда остались в песчаной бездне. По преданию, однажды пруссам удалось выловить со дна залива огромную глыбу янтаря, мерцавшую ядовитым жидким светом, – внутри, как установили монахи, был заключен дьявол. Командор Лохштедта приказал растопить янтарь, чтобы вернуть в мир зло, без которого немыслимо существование добра, и первой жертвой освобожденного Зверя стал замок, навеки погрузившийся в прусскую мертвую зыбь – неподалеку от того места, где в 997 году был убит язычниками первый христианский миссионер Прибалтики – святой Адальберт-Войтех Пражский…

К берегу причалили лодки. Солдаты, возбужденно перекрикиваясь, потащили к черневшему на дамбе грузовику мешки с рыбой.

– Хорош улов!

– Если б этот не помешал, вдвое б нарыбачили, товарищ подполковник.

– Этот? – удивился Самуил.

– Да вон, в лодке, – опять его черти принесли…

Из-за поворота медленно выплыла уродливая посудина с высокой кормой, в которой на облитой сталью лошади сидел рыцарь в доспехах из лунной ртути, в длинном белом плаще с черным крестом – слуга Святой Девы, атлет Иисуса, подвижник Господа ради, страж на границе добра и зла, неустрашимый и прямой, как его вера…

Был конец июня 1949 года нашей вечности.

Злопамятный, как Пушкин, лживый, как Гоголь, безжалостный, как Достоевский, – предусмотрительный, как сатана, и дерзкий, как ангел, – писатель без остатка сжигает свою биографию в творчестве, стремясь единством чувства оживить и связать воедино место, время и действие и претворяя все это в историю – в рассказанное, а значит, в случившееся.