— Она могла на это жить?
Бонни вздохнула.
— В Кейп-Коде? Могла подыскать галерею в Уэлфлите или Провинстауне и выставлять там свои работы. И все бы у нее было прекрасно. Джудит была красивой. У нее были длинные темные волосы, почти до талии, она была высокой и с хорошей фигурой. Это могло бы компенсировать то, чего ей не хватало в таланте. Она была хороша здесь, но недостаточно хороша для Нью-Йорка.
Бонни погладила скатерть в красно-белую клетку.
— Многие красивые девушки приехали в Нью-Йорк в шестидесятые годы, желая стать художницами, актрисами, певицами или манекенщицами. Картины Джудит были хороши, но не очень модные. Все рисовали абстрактные вещи. Ни одна галерея не хотела выставлять живописные виды океана. Если бы она заранее исследовала рынок…
Она вздохнула.
— Но Джудит никогда не задумывалась о своих реальных шансах. Бросила школу, как только ей исполнилось восемнадцать лет, и уехала жить в Гринвич-Виллидж. Это разбило сердце моему отцу.
Прошло почти сорок лет, но в голосе Бонни я слышала горечь, печаль, смешанную с восхищением и завистью от того, что сошло с рук старшей сестре.
— Вот, — сказала она, доставая фотографию из ящика деревянного письменного стола.
Я увидела высокую, стройную девушку с длинными темными волосами, как у Китти. На ней была блуза с глубоким вырезом, чтобы показать гладкую загорелую кожу, и мини-юбка, открывавшая стройные ноги.
— Здесь ей семнадцать, — сказала Бонни.
— А что случилось в Нью-Йорке? Джудит смогла зарабатывать там на жизнь?
Она пожала плечами.
— Отец посылал ей деньги, но считалось, что я об этом не знаю.
Я кивнула.
— Джудит писала нам о доме, о соседках по квартире, о ресторанах, в которых работала. Посылала открытки с видами города — Центральный парк, Эмпайр-стейт-билдинг.
Я вернула ей снимок, и она положила его в ящик стола.
— Сестра провела там семь лет, и когда вернулась домой, то была на шестом месяце беременности.
— Она вышла замуж в Нью-Йорке?
Бонни покачала головой.
— Сестра, конечно, делала хорошую мину при плохой игре, говорила, что замужество — инструмент буржуазного угнетения, мол, она никогда не хотела потерять свободу… но я жила с ней в одной комнате и слышала, как она плачет по ночам. Ну а вскоре Джудит рассказала мне, что влюбилась в отца ребенка, но возникли сложности. Он был очень важной персоной, сказала она. И он был женат. Как только он разведется, они поженятся. Он любил ее, и она верила, что они будут вместе.
— А вы…
— Она ни разу не назвала его имени. Жаль, что у меня нет фотографии Джудит, когда она была беременна Китти. Ее не разнесло, и на лице не было пятен, и ноги не отекали. Джудит просто светилась от счастья.
Я никогда не светилась от счастья, когда ходила беременная. Самое большее, чего я могла добиться, это в некотором роде свежевымытый, розовощекий вид, который я обычно приобретала после того, как брызгала холодной водой на лицо после рвоты.
Бонни вздохнула.
— Даже когда Джудит была на девятом месяце, все парни, с которыми она училась в старших классах, приглашали ее на свидания. Они всегда забегали к нам с маленькими подарочками для нее — ароматические свечи, журналы, какая-нибудь вышитая подушка, которую сестра видела в каком-нибудь магазинчике, корзинка, полная лобстеров…
Я поморщилась, и Бонни уточнила:
— Лобстеры не бесплатны. А когда Джудит была беременна, она только их и ела. Не мороженое и соленые огурчики, а лобстеры под лимонным соусом.
Она снова разгладила скатерть.
— Но все они были ей безразличны. Она ждала того самого мужчину из Нью-Йорка. И после того, как родила Китти, она оставила ее здесь и вернулась в Нью-Йорк.
— Вот так взяла и уехала?
— Ее влиятельный бойфренд оплачивал ей квартиру. Он хотел, чтобы Джудит всегда была под рукой.
— Он хотел ее, но не ребенка, — сказала я.
Бонни внезапно поднялась и поставила свою кружку в раковину. Слабый свет просачивался через белые занавески на окне, подчеркивая морщины на ее лице.
— Джудит была дура, — заявила она. — Верила, что он разведется с женой, женится на ней и даст Китти свою фамилию. Она умерла с этой верой.
— Что случилось? — спросила я, хотя у меня уже засосало под ложечкой в предчувствии окончания истории.
— Когда Китти было семь лет… Ох, вам бы увидеть их двоих вместе. Китти так любила мать. Она прямо загоралась вся, когда приезжала Джудит. И что бы та ни дарила ей — пластмассовый шар с миниатюрным Эмпайр-стейт-билдинг внутри и сыплющимися на него снежинками или кружку с надписью «Я люблю Нью-Йорк», — для нее это были сокровища. Она раскладывала подарки рядом с подушкой, когда ложилась спать.
Я кивнула, чувствуя, что щиплет веки, видя мысленным взором собственных детей, как они несутся к двери, всякий раз, когда приезжает тетя Джейни с подарками.
— Мы давали ей деньги. Два доллара в неделю. Она никогда не тратила из них ни пенни. Ходили в кондитерские в Провинстауне или в молл в Хайаннисе, но она никогда ничего себе не покупала. Сама рисовала поздравительные открытки нам с Хью на день рождения, мастерила подарки на Рождество. Хью, бывало, подшучивал над ней. Называл маленькой скупердяйкой. Но я знала, для чего ей эти деньги. Когда она была уже достаточно взрослая, заявила нам, что купит билет на автобус, поедет в Нью-Йорк и будет жить с тетей Джудит.
— Китти знала, что Джудит ее мать?
Бонни съежилась в кресле. Казалось, что даже ее седые кудряшки и полоски на платье поникли.
— Мы с Хью все время собирались ей сказать, просто не могли договориться, когда это сделать. Китти узнала, когда ей было двенадцать лет. Ей сообщил один из старых друзей отца. Пришел на Рождество, напился и заявил, что пора Китти узнать правду.
— Как она отреагировала?
— Рассердилась. Спросила, почему мы ее обманывали. Потом поинтересовалась, почему мать не хочет с ней жить. Что я должна была ей ответить? Джудит к тому времени уже умерла. От передоза. Героин.
Я охнула.
Глаза Бонни заблестели от непролитых слез, а губы дрожали, когда она продолжила свой рассказ:
— Полиция сказала нам, что это был несчастный случай. Якобы Джудит приняла наркотика достаточно, чтобы убить дюжину человек. Я никогда не могла этого понять. Я знаю, что Джудит делала кое-какие… вещи не совсем законные. Она курила марихуану, но героин… В голове не укладывается. Она так боялась иголок. Могла упасть в обморок в кабинете детского врача, если нужно было делать укол, и в ту неделю — неделю, когда она умерла…
Бонни вынула из кармана горсть бумажных носовых платков и высморкалась.