Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Бару cтр.№ 53

Надо сказать, было, что Храповицкому показывать, было. Под руководством московского архитектора Бойцова построили в Муромцево целый замок в стиле романской готики, летний театр, дом управляющего, купальню и церковь. Правда, при строительстве церкви заказчик и архитектор рассорились и расстались. По чьему проекту достраивали вторую часть замка в стиле английской готики — неизвестно. Может даже и по эскизам самого Храповицкого.

Конечно, специалист скажет, что никакая это не готика, тем более английская и романская, а всего лишь стилизация. Одним словом — эклектика. Ну и пусть эклектика. От этого она не стала менее красивой. Да и что такое эта эклектика? Детская мечта, ставшая реальностью. Ребенок, рисуя, к примеру, замок, изобразит и собственно замок, и автомобиль на подъемном мосту, и пароходик в протекающей рядом речке, и даже телевизионную антенну на башне. Одна башня будет круглой, а другая квадратной, и защитники замка будут вооружены мечами и пистолетами. Вот и у Храповицкого в замке был телеграф, телефон, электричество и даже мраморные бассейны с горячей водой. Телевизионной антенны на башне, правда, не было, зато гордо реял флаг с белой лилией. Даже и кораблик у него имелся. Плавал по каналу, прорытому от реки Судогда к замку.

Но настоящим увлечением, даже страстью Храповицкого был не замок, а парк. Тоже эклектический. Чего в нем только не выращивали лучшие российские садовники и лесоводы, которых нанял князь. Росли в нем и бальзамические пихты, и румелийские сосны, и пробковые деревья, и даже загадочный кипарисовик горохоплодный, который я не могу себе представить иначе как кипарис, увешанный гороховыми стручками. Каскады прудов, фонтаны, освещенные электричеством дорожки, вдоль которых стояли скульптуры и венские кресла.

Супруга Храповицкого, Елизавета Ивановна, занималась разведением редких птиц. К примеру, падуанских шамоа. Наверное, это что-то похожее на кипарисовик горохоплодный, только в птичьем исполнении. Шутки, однако, шутками, а за разведение китайских гусей Храповицким была присуждена серебряная медаль министерства земледелия.

За всеми хлопотами по устройству замка, парка и прочих хозяйственных служб князь не забывал и о местных крестьянах. Построил им церковь, школу, больницу, даже музыкальную школу и хотел открыть лесное училище. Короче говоря, князь делал все, чтобы крестьяне потом, когда станут владельцами его имения, ненавидели даже память о нем.

Это «потом» настало скоро. Буквально через одиннадцать лет после завершения строительства второй «английской» части замка. Храповицкий с новой властью спорить не стал. Отдал все, что имел, крестьянам, подписал какие-то бумажки о добровольной передаче имущества и уехал с женой во Францию.

А усадьбу стали грабить. Для начала вывезли из замка вагон ценностей. Настоящий товарный вагон — триста пудов. Все остальное растащили крестьяне. Наверное, и сейчас, ежели поискать, то найдется у местных жителей в сервантах и стенках какое-нибудь блюдечко или чашка, а то и серебряная ложечка. Через какое-то время в замок переехал лесотехнический техникум и квартировал в нем аж до семьдесят девятого года. За это время успели разрушить фонтаны, вырубить большую часть парка, устроить в церкви склад горюче-смазочных материалов и взорвать колокольню. А когда техникум переехал из замка в другое помещение, то в пустом здании исчезли двери и окна, случилось два пожара — словом, все то, что случается у нас с памятниками архитектуры. Даже замковые привидения, которых купил по случаю Храповицкий во Франции, разбежались. Впрочем, далеко они не ушли. Живут где-то в окрестных лесах и пугают заезжих грибников и дачников-москвичей.

Местные мальчишки за умеренную плату водят редких экскурсантов по замку: показывают обгорелые стены, чудом уцелевшие майоликовые плитки, ржавые котлы парового отопления. Приезжают сюда фотографы из гламурных журналов со своими длинноногими моделями. Развалины прекрасно оттеняют цветущую молодость, кружевные наряды и даже оживляют мертвые профессиональные улыбки.

* * *

На рынке бакалейная торговка с совиными щеками и таким же носом, высовываясь из дупла своего ларька, говорила бездомной торговке, увешанной с ног до головы детскими вязаными носками и варежками:

— Таньк, все скидываются и идут. Шапки идут, джинсы идут, даже яйца с медом идут, а там одни тортиллы с мухоморами. Ты давай, не телись, записывайся. Рестораны все перед новым годом уж заняты, но мы нашли столовку. Там чистенько — едой ихней даже и не пахнет. Кстати, и Борисыч будет…

— А он, можно подумать, тебе докладался.

— Не докладался, а записывался, балда.

— Ну… уговорила! Запиши меня. Под девичьей фамилией запиши.

— А что это у вас семечки такие мелкие? — спросил бакалейную сову подошедший в этот момент к ларьку мужчина.

— А вы на них не смотрите. Это они только снаружи мелкие. Внутри там — ого-го, — отвечала торговка, записывая свою подругу в помятую ученическую тетрадку.

* * *

Тихо в библиотеке. Так тихо, что слышно, как пролетают белые мухи за окном. В гардеробе старушка вяжет шарф длиной в двенадцать месяцев. Толстая и шерстяная анаконда уползает куда-то вглубь, под прилавок. В читальном зале старичок с авторучкой в нагрудном кармане пиджака дремлет над наукой и жизнью. Скучающая библиотекарша о чем-то беззвучно шевелит губами и рисует пальцем на толстых и пыльных листьях гортензии. Гортензия старая. Она еще помнит как на полке, над ее горшком, стояло полное собрание сочинений вождя. Вот только не помнит — которого из. Ей тесно в горшке, и к непогоде корни просто выкручивает. Но она не жалуется. В конце концов, поливают регулярно и не тушат окурки в горшке.

Через неплотно прикрытую дверь каморки в глубине читального зала слышно, как кто-то говорит по телефону. «Надь, шампанское, нарезку и фрукты оплачивает профсоюз. Все остальное приносим сами. Ну как что? Салатики. Вас трое придет — так три и принесете. Ты со своим будешь? Только не надо перцовку. Клюквенную лучше… Да ничего не делаем. В хранилище часа два порядок наводили. Все уши в пыли. Чай пили с тульскими пряниками. Ленка принесла. Она с внуком приходила. С Минькой. Шустрый мальчонка. Пока мы трепались, залез под стол и нарисовал самолет черным фломастером на Ленкином сапоге. Ага. Бежевые. Которые она на прошлой неделе купила. Еще занимала на них до получки».

Начинает смеркаться. На стенде «Край родной» лица лучших людей города и района нахмуриваются. Только банка с вареньем, нарисованная на объявлении о заседании клуба садоводов-огородников «Встреча», краснеет как ни в чем ни бывало. Завтра, в воскресенье, у них посиделки. Будут хвастаться новыми рецептами консервирования. По сотому, должно быть, разу.

За стеной двигают стульями. Общество любителей поэзии собирается на вечер, посвященный некруглой дате со дня рождения Шевченко. А может и Лермонтова. На стареньком пианино кто-то пробует брать аккорды. Пианино в ответ мычит невразумительное. Житья ему нет от этих «литературно-музыкальных композиций». Особенно по выходным. Хочется покоя, ласковых прикосновений фланели, стирающей пыль с крышки, и блендамеда с отбеливающим эффектом для пожелтевших клавиш.