Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Бару cтр.№ 40

Промышленность и торговля умудрялись обходить Волоколамск стороной. Не завелось в городе ни крупных фабрикантов, ни купцов-миллионщиков. Проживали там все больше ткачи-надомники, кузнецы, кожевники, держатели харчевен и пивоварен. Даже мухи в Волоколамске летали гораздо медленнее, чем, к примеру, московские. Правда, жужжали при этом басовитее. Одно время волоколамские обыватели даже вывели специальную породу медленно и низколетящих крупных мух для стариков и старух. Человеку пожилому тяжело гоняться за мелкими шустрыми мухами с мухобойкой или свернутой в трубку газетой. Ни тебе нужной скорости, ни быстроты реакции. Да и не всегда муху разглядишь слабыми стариковскими глазами. А тут она тебе ползет и ползет, не торопясь по окну или по стене. Такую можно и в кулак поймать, к уху приставить и слушать, пока не позовут чай пить или обедать. Впрочем, и торговля мухами тоже захирела. Увезенные за пределы Волоколамска они снова начинали летать быстрее и мельчали.

В начале прошлого века в Волоколамск пришла Московско-Виндавская железная, дорога и город был соединен со столицей телефонной связью. Полку волоколамцев, уехавших на заработки в Москву, так прибыло, что он превратился в твою дивизию. Что же до телефона, то звонили по нему, в основном, из Москвы в Волоколамск — командовали молчать смирно, кругом и шагом марш. Наоборот не звонили — Москву учить жить себе дороже. И вообще в те времена было не принято по каждому поводу беспокоить столицу. Да и о чем могли рассказать местные жители Москве… О засолке огурцов? Или о том, что этой осенью неслыханно уродились в окрестных лесах белые? По правде говоря, и сейчас, через сто с лишним лет, телефонные разговоры между столицей и провинцией остаются такими же. С той лишь разницей, что к старым и уже понятным командам прибавились новые и как их выполнять, не переставая при этом молчать, кругом и шагом марш — одному Богу известно. Еще и белых в подмосковных лесах, не говоря о самих лесах, стало не в пример меньше.

В двадцатых годах прошлого века, когда белых нельзя было найти днем с огнем, Волоколамский уезд прославился первой электростанцией в деревне Кашино и лампочкой Ильича. Электростанция была мощностью в семьдесят пять лошадиных сил. Историки выяснили, что не все эти силы были лошадиными. Время тогда было голодное, военное. Большую часть лошадей мобилизовали в Красную Армию. К приезду вождя мирового пролетариата и друга всех электростанций смогли найти около полусотни лошадей. Да и те были старыми клячами. Лошадиные силы доукомплектовывали овцами, баранами и дворовыми собаками, а две или три силы были даже петушиными. Мало кто теперь знает, что в соседнем селе Ярополец такая же электростанция к тому времени работала уже два года. Ленин и туда заехал, пообещал местным крестьянам светлого будущего, а новых лампочек не дал, потому как глупо освещать и без того светлое будущее. В Народном музее села сохранился стол, за которым сидел Ильич с супругой. Старожилы говорили, что пока крестьяне рассказывали Ленину о своих нуждах, он что-то быстро нацарапывал гвоздиком на столе. Надписи эти в начале тридцатых годов увезли в Москву, в институт марксизма-ленинизма, а сам стол тщательно прострогали. Все это рассказала мне экскурсовод, милая интеллигентная девушка в очках и с такой толстой косой, которая была едва ли не толще ее талии. Впрочем, про Ленина мы беседовали на компот, а на первое и второе она рассказывала мне об усадьбе Наталии Ивановны Гончаровой, тещи нашего всего, которой и знаменито село. Краснея, бледнея и заикаясь от неловкости, девушка призналась, что именно здесь Александр Сергеич написал бессмертное «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу». У них в музее и рукопись была, но ее забрали в Москву, в секретный архив. Впрочем, там мало, что можно было разобрать — так густо все было зачеркнуто. Еще и пририсовано.

P.S. В двух километрах от усадьбы Гончаровых, в которой теперь находится дом отдыха и которая по этому случаю аккуратно оштукатурена и свежевыкрашена, есть и другая. Если сесть на стул посреди двухсотлетнего парка с причудливо изогнутыми липами и смотреть то на пруд с давно заплесневелым рыбаком на берегу, то на дуплистые стволы деревьев, покрытые изумрудными пятнами мха, то на разрушенную усадьбу и представлять, как сюда приезжал когда-то ее владелец генерал-фельдмаршал и московский генерал-губернатор Захар Григорьевич Чернышев в карете запряженной шестериком, как приезжала к нему в гости Екатерина Вторая, как шумели фонтаны, как играли солнечные блики на колоннах и перилах мраморных лестниц, как шуршали парчовые платья дам, как сверкали ордена на расшитых камзолах кавалеров, то можно удавиться от тоски. Ну, насчет удавиться — это я, конечно, загнул, но напиться с горя — это точно.

* * *

В Чехове в вагон электрички вошли двое молодых людей второй свежести. Они встали у дверей, держась друг за друга, и один из них, в грязной футболке, на которой была нарисован крейсер «Аврора» и приписаны известные слова поэта «Ой ты, участь корабля: скажешь „пли!“ — ответят „бля!“», икнул так, что состав лязгнул и тронулся. Кое-как отдышавшись, человек простер руку с зажатой в ней бейсболкой вперед и сказал:

— Граждане! Мы не отстали от поезда. Мы не собираем деньги на билет…

— И на операцию, — вставил другой.

Первый продолжал:

— Мы вчера отравились паленой водкой…

Тут он снова икнул еще громче, чем прежде.

— …и мой друг потерял зрение, — сказал он и с отвращением покосился на своего товарища по похмелью.

— Ни хера себе… — изумленно сказал другой, — Илюха…

— …к счастью, — без остановки продолжал первый, — мы выпили не очень много, и Толик ослеп только на один глаз.

Произнеся эти слова, человек с крейсером на груди толкнул в бок Толика:

— Прикрой глаз, мудила.

Толик беспрекословно прикрыл рукой глаз. Илюха икнул в третий раз и завершил свою речь:

— Граждане! Подайте на опохмел инвалиду по зрению!

В вагоне засмеялись, захлопали и стали доставать из карманов деньги.

Толик добавил:

— Помогите — и мы уйдем от вас. И запаха нашего не будет. Он помахал рукой, отгоняя от себя и друга перегар.

Они двинулись по вагону: Илюха протягивал пассажирам мятую бейсболку, а Толик, прикрывший глаз одной рукой, второй, точно слепой, трогал головы сидевших и туловища стоявших, за что получил по морде и червонец от одной полногрудой гражданки. На выходе из вагона мужчина в камуфляже вручил Толику начатую бутылку Очаковского пива. Даже спаниель одного из дачников дал два рубля одной монетой.

* * *

На рынке, возле аквариума с живыми карпами, стоит древняя, античная даже старушка. На палочку опирается. Замотанная в толстый платок так, что только глаза виднеются. Поверх платка нахлобучена мохеровая шапка, смертоносного фиолетового цвета. Старушка покупает карпа. То есть она бы давно его купила, но у нее не хватает денег. Карпы крупные — мелких и нет почти. Мелкие плавают где-то в глубине аквариума — поди, достань их. Продавцу, здоровому небритому мужику в ошметках рыбьей чешуи и расплывшихся наколках на пальцах, доставать неохота и некогда — у него очередь. Он предлагает старушке уснувшую рыбу — она дешевле. Но та отказывается — внук просил живую. «Чтобы прыгала» — тихо вздыхает старушка. Очередь начинает волноваться. В очереди я стою сразу за старушкой. Говорю продавцу: «Взвесьте ту, которая ей нравится. Оплачу». Старушка крестит меня, желает спасения во Христе, здоровья и сча… Не договорив, она поворачивается к продавцу и бодрым, железным голосом велит ему взвесить «вон того, покрупнее». В тусклых глазах ее загораются огоньки, какие бывают у людей на фотографиях плохого качества. Продавец достает карпа, но не того. «Тот» счастливо увернулся и корчит старушке рожи через мутное стекло аквариума. Бабка злится, требует вывалить пойманного карпа обратно и нервно тычет палкой в нужную ей рыбину. Продавец злится в ответ, но все же умудряется изловить «того, покрупнее». Он запихивает бьющего хвостом карпа в черный полиэтиленовый пакет и кладет на весы. Достаю деньги. Но не тут-то было. Старушка зорким взглядом видит сквозь черноту пакета лишнюю воду, которую она не желает покупать по сто двадцать рублей за килограмм. И немедленно сообщает об этом продавцу и мне. Очередь уже жужжит, как потревоженный улей. Продавец начинает размахивать сачком, которым он вылавливает рыбу, и кричать, что в пакете с карпом сухо, как в пустыне. Он демонстрирует всем огромные дырки своего сачка, просовывая в них пальцы. Наколки на его пальцах багровеют от злости. Бабку, однако, это нисколько не смущает. Обращаясь уже ко всей очереди, она громко перечисляет все грехи иудиного племени продавцов, начиная от… Я кладу деньги на ту чашку весов, где стоят гири и ухожу. Карпы из аквариума смеются мне в спину.