Автопортрет неизвестного - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 67

Но и это еще не все. На самом первом плане картины было изображено ведро с водой, и в ней плавала щепочка. Упоительно были изображены цинк ведра, серая вода, ручка черной железной дугой с треснувшей деревянной кругляшкой, и капли, сбегающие по ведру, и лужица, в которой ведро отражалось, и рефлексы на цинке от окна, и отражение окна с голубым небом в этой помойной воде. И все это не старинной голландской прописулечкой с лессировками, а двумя десятками лихих мазков. Сезанн обзавидуется. Серов в гробу икнёт. И вся картина такая – мазистая, но не слишком пастозная. Мастер. Руками развести и заплакать от зависти.

– Да, друзья мои, три недели, а может, и месяц я писал это ведро, – повторил Челобанов. – Чуть ли не дольше, чем всю картину. А ведь кажется – шлеп-шлеп, и готово.

Он изобразил замес на палитре и шлепок на холст.

– Ой-ой-ой. Что тут месяц писать, – вдруг вполголоса сказал Алабин своему соседу и пожал плечами. – Да я бы за полчаса сделал. Делов-то.

Челобанов услышал, подошел ближе.

– Так, – сказал он. – За полчаса, значит?

– Ну, за час, – сказал Алабин, не поднимая глаз. – Полтора – много.

– Чистый холст! – вдруг закричал Челобанов стоящему за спиной проректору. – Холст мне чистый! И ведро! С водой!

Пока в коридоре шла беготня и суета, Алабин сидел на табурете, опустив голову и стараясь не смотреть на свой этюд, – писали, как это часто бывает, «старика натурщика». Низкорослого лысого старика с обнаженным торсом, в тускло-красных штанах, из которых торчали босые ноги со странно изящными для его сословия длинными пальцами – старик был явно из низов, даже, наверное, из преступных низов, из подонков общества: в ухе серьга, стальные зубы, усы щеточкой, плохо брит, на плече татуировка в виде розы с пятью острыми шипами. Фон – драпировка, нежно-синяя ткань. Задача – сгармонизировать синее и красное в цвете, тело и ткань в фактуре. Алабин сразу понял, что старик – форточный вор: крохотный, анатомически худой, с узкими и крепкими мышцами. У них в поселке был такой один. У своих не воровал, боже упаси, ездил в Нижний. А со своими делился жратвой, а когда и деньгами. Со своими не шутят – хоть он такой крепкий-хлесткий, впятером бы заломали и утопили. Алабин даже подумал было еще на прежнем сеансе, что это тот же самый человек, но потом пригляделся и сам себе усмехнулся, произнеся в уме: «Велика Россия, и много в ней ворья». «И жулья тоже полно», – повторил сейчас.

Алабин не смотрел на свой холст с подмалеванным стариком, глядел в пол, словно бы берег глаза, готовил их новому этюду.

Челобанов же стоял над ним. Словно бы боялся, что он убежит, побежит незнамо куда и принесет готовую работу. Может, даже волшебным образом проникнет в его мастерскую и вырежет кусок с тем самым цинковым ведром.

Обоим было страшно. Но Челобанову страшнее, на самом-то деле. Ну что такого, если Петя Алабин, студент третьего курса, осрамится перед крупным советским живописцем? А также перед своими друзьями-однокурсниками, перед своим мастером товарищем Фликом Генрихом Робертовичем, проректором товарищем Кравченко Валерием Валентиновичем и прочими, кто сейчас толпится вокруг. Что? Да ничего. Посмеются и забудут. Может, подразнят еще недельку, месяц. Забудут все равно. И Челобанову этот позор безвестного студента ничего не принесет. Даже дома не расскажешь.

Но вот если наоборот…

Принесли подрамник, принесли ведро.

– Чистые кисти, чистую палитру, – сказал Алабин, протянув руку вбок.

Никто не пошевелился. Еще чего. Лакеев отменили в семнадцатом году.

– Чистые кисти, чистую палитру! – крикнул Челобанов.

Все-таки принесли. А Челобанов меж тем указал установить ведро вблизи окна, чтоб свет падал как надо и чтоб оконные рамы отражались. Вытащил из кармана кожаный кисет, достал из него длинную табачную соломину и кинул ее в воду.

– Вот теперь пиши!

Алабин выдавил нужные краски, намочил кисти, обрисовал контур и начал писать. Было легко и приятно. Чувствовал в себе силу и талант. Все получалось прекрасно. Полчаса прошло. Встал, отошел, посмотрел. Да, очень хорошо. Садись, мальчик, «оч. хор». Но не более. Вот этого серебра, этого свечения, этого почти вещественно текущего объема, которым он восторгался у Челобанова, – вот этой настоящей живописи не было. Получился такой, что ли, Серов для бедных. Даже, скорее, Коровин. Для областного художественного музея. Это не стыдно. Все же Коровин, не Кошкин-Собакин. Но почему так? Что такое?

– Ты, конечно, способный парень. – Челобанов сзади успокоенно раскуривал трубку, окутывался дымом. – Способный, да. Но не гордись! Ох, не гордись. Как тебя зовут, кстати?

– Петя, Петр Алабин, – сказал он, посмотрел на холст и вдруг все понял.

– А меня – Павел Павлович, – сказал Челобанов. – Очень приятно.

– Товарищи, – сказал Алабин. – Отойдите в сторонку, вы мне свет заслоняете. И вы, Павел Павлович, тоже, пожалуйста.

– Но я-то уж, с твоего позволения, останусь! – Челобанов был даже грозен.

Алабин приблизился к холсту и стал писать, не меняя замеса, но переменяя положение кисти, то есть меняя едва видное, тончайшее, отрисованное волосками кисточки направление своего чуть-чуть пастозного мазка. Как будто паркет. Вот здесь сверху вниз. Вот здесь диагональнее – с правого верха в левый низ, а здесь наоборот, то есть наперекрест, а тут горизонтально, а тут совсем гладко, а вот тут тюп-тюп-тюп кисточкой – легчайшие пупырышки. Незаметные пупырышки и бороздки. Почти незаметные, вот в чем секрет. Но создающие этот загадочный световой объем, без грубых теней и рефлексов.

Он почувствовал, что Челобанов подошел близко-близко и дышит прямо над ухом, над виском. Алабин вдохнул запах трубочного табака, прокуренных зубов, недавней стопки коньяку, крепкого одеколона и свежего пота – запах немолодого богатого мужика, бражника и бабника.

– Хитер, – очень тихо сказал Челобанов. – Можешь.

– Спасибо. – Алабин бросил кисточку.

Они с Челобановым оба отошли от картины на полшага, разошлись и стали по бокам, как два сторожа.

Все подошли, стеснились вокруг, загудели, заохали, зацокали языками. «Ух, Петька, ты даешь, ну ты молодчага, сорок минут», и все такое прочее. Проректор товарищ Кравченко даже предложил поучаствовать в весенней студенческой выставке – вот этим прелестным этюдом.

– Да ну! – сказал Алабин. – Это ж не самостоятельно. Это ж только подражание Пал Палычу Челобанову.

Взял мастихин и двумя движениями счистил краску с холста. Никто ничего не поймет, не узнает, как он это сделал и как это делает Челобанов.

– Талант! – только сейчас сказал Челобанов и крепко пожал ему руку. – Настоящий сильный талант. Большое будущее. А ну-ка, Волька, то есть товарищ проректор, обрати на него внимание. Но ты, парень, все-таки не гордись! Ох, не гордись!

Чистый выигрыш по всем позициям. Можно чуточку погордиться.