* * *
Новая возможность взяться за перо представилась Антону Ивановичу лишь через несколько лет (по насыщенности и трагизму стоивших десятилетий!), в изгнании, уже обогащенному горьким опытом борьбы, не увенчавшейся победой. Образы кровавого лихолетья, боль утрат, скорбь по ушедшим друзьям и соратникам, тягостные размышления о будущем порабощенной России и неизбывная вера в ее грядущее возрождение, пути к которому, однако, пребывали сокрытыми во тьме, — теснясь, побуждали Белого вождя принять на себя миссию намного более значимую и важную, чем в его прежних литературных опытах. Похоже, он изначально не хотел ограничиться ролью мемуариста, «генерала на покое», доверяющего бумаге свои личные впечатления. Волею Божией на два с половиною года поставленный в центре событий, бушевавших в России, Деникин теперь чувствовал, что уровень его информированности не только о происходившем вокруг, но и о тех незаметных постороннему взору мотивах, стимулах, механизмах, которые подталкивали к принятию решений и в конечном счете влияли на судьбы страны, — подводил его к роли летописца.
Разумеется, и при этом Антон Иванович не отрекался от права — да, наверное, и нравственной обязанности — присоединить к изложению объективных фактов свои субъективные оценки, гнев и надежду, проклятия предателям и благодарность оставшимся верными. «В кровавом тумане русской смуты гибнут люди и стираются реальные грани исторических событий», — писал он во вступлении к первому тому «Очерков Русской Смуты», в этом «стирании граней» видя личную необходимость сказать свое слово, уточнить «стирающееся», расставить акценты: «Поэтому, невзирая на трудность и неполноту работы в беженской обстановке — без архивов, без материалов и без возможности обмена живым словом с участниками событий, я решил издать свои очерки»; и сразу же следуют размышления о том опыте Смуты и борьбы с нею, который должен стать не только достоянием историков, но и фундаментом будущего строительства:
«После свержения большевизма, наряду с огромной работой в области возрождения моральных и материальных сил русского народа, перед последним с небывалой еще в отечественной истории остротой встанет вопрос о сохранении его державного бытия.
Ибо за рубежами русской земли стучат уже заступами могильщики и скалят зубы шакалы в ожидании ее кончины.
Не дождутся. Из крови, грязи, нищеты духовной и физической встанет русский народ в силе и в разуме»
.
Несмотря на упомянутую Деникиным первоначальную скудость источников, книга оказалась насыщенной разнообразной информацией о военно-политическом состоянии России и происходивших катаклизмах настолько, что один из самых недоброжелательных критиков Антона Ивановича — «менявший вехи» эмигрантский журналист И. М. Василевский («He-Буква») — даже писал по этому поводу: «Не отделаться от мысли, что генерал А. И. Деникин еще задолго до оставления своего поста (Главнокомандующего. — А.К.) задумал эти свои мемуары, еще задолго до своего отъезда из России стал готовиться к литературной работе», — и излил немало желчи на военачальника и правителя, среди великих потрясений потихоньку собиравшего (как думал сам Не-Буква или хотел заставить думать своих читателей) материалы для будущей книги
.
В действительности человек, не только наделенный пытливым умом и наблюдательностью, но и имеющий уже определенный литературный опыт, скорее всего должен был сохранять в своей памяти наиболее важные эпизоды и впечатления просто, если угодно, машинально (хотя и трудно представить себе Деникина, с некоторым позерством заявляющим, подобно его оппоненту в дни войны и мира П. Н. Краснову: «Какая великолепная сцена для моего будущего романа!»
). В то же время говорить о сборе им источников до начала эмиграции не приходится. «Первый том «Очерков» принялся составлять по памяти, — напишет он впоследствии, — почти без материалов: несколько интересных документов, уцелевших в моих папках, небольшой портфель с бумагами ген[ерала] Корнилова, дневник [генерала] Маркова, записки Новосливцева (так в публикации. Скорее всего, в подлиннике — «Новосильцева»: подполковник Л. В. Новосильцев, возглавлявший Союз Офицеров, в 1917 году был в гуще событий и являлся одним из приближенных Л. Г. Корнилова. — А.К.), комплекты газет. Поэтому 1-й том имеет характер более «воспоминаний», чем «очерка»»
.
В дальнейшем источниковая база «Очерков» расширилась. Так, вскоре в распоряжение генерала поступили документы бывшего Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России (quasi-правительства при Деникине) — «сундук», который «кроме журналов Особого совещания […] содержал подлинные приказы Главнокомандующего, а также сношения с иностранными державами и сведения о положении во всех новых государствах на окраинах России»
. Возможно, что содействие Антону Ивановичу в этом вопросе оказал бывший Председатель Особого Совещания генерал А. С. Лукомский, в эмиграции пользовавшийся доверием и расположением Великого Князя Николая Николаевича и генерала П. Н. Врангеля; по крайней мере, 6 марта 1921 года Лукомский писал Деникину о каких-то «документах «Юга России»», которые, по его словам, должны были скоро прибыть в Париж. «Я думаю, что лучше всего поступим так: разобрав [документы], я Вам сообщу, что именно имеется, — предлагал Лукомский, — а Вы, сообщив, что Вам нужно, если сами не можете приехать в Париж, пришлете ген[ерала] Шапрона (А. Г. Шапрон-дю-Ларрэ — бывший адъютант Деникина и один из наиболее близких ему сослуживцев. — А.К.) или для снятия копий, или привезти Вам определенные дела» (доверять бесценные документы почте генерал резонно считал «невозможным»)
; а в ноябре Лукомский уже упоминает о «ящике с документами, находящимися у Деникина»
, и похоже, что речь шла о том самом «сундуке» Особого Совещания.
Не менее существенную помощь оказал Антону Ивановичу генерал П. А. Кусонский, в эмиграции занимавший должность помощника Начальника Штаба Главнокомандующего (генерала Врангеля). Отношения между Деникиным и Врангелем были безнадежно испорчены еще в феврале — марте 1920 года, и Антон Иванович не желал обращаться за помощью к своему недругу, по должности Главнокомандующего Русской Армией сохранявшему и в изгнании архив командования Вооруженных Сил Юга России. Кусонский выступил в роли своего рода посредника, предложив Деникину «пользоваться архивом Ставки», — а затем и сам Врангель, проявив недюжинное благородство (поскольку он должен был ожидать от будущих томов «Очерков Русской Смуты» нелицеприятной оценки своей роли), «распорядился, чтобы все дела штаба Главнокомандующего за время управления Югом России генералом Деникиным перешли бы к последнему на хранение»
, и лишь считал важным при издании собственных «Записок» подчеркнуть, что «полемические» разделы его книги были в действительности завершены до выхода в свет соответствующих частей работы Деникина, «а не то, чтобы я оправдывался как бы на его обвинения»
.
К чести Деникина-историка следует отметить, что, несмотря на отсутствие опыта широкомасштабной работы такого рода, он не «утонул» в море оказавшегося в его распоряжении документального материала, избежал как удручающего многословия, так и чрезмерного лаконизма и создал не просто объемный труд, но повествование логически развивающееся, с четкой внутренней структурой и привлекающее читателя не только живой, неподдельно-искренней авторской интонацией, но и последовательным, строгим изложением разнообразных событий почти на всех фронтах 1918–1920 годов, — что и делает книгу Деникина одним из наивысших достижений историографии Гражданской войны. Вряд ли новая работа была легкой для Антона Ивановича: генерал погружался в нее целиком, не давая себе передышек, и жена его отмечала в дневнике: «Моцион ему нужен, а когда он засядет за писание, его уже никакими силами не вытянешь даже погулять»
. Впрочем, труд этот не был Антону Ивановичу в тягость: «Я совершенно удалился от политики и ушел весь в историческую работу. […] В своей работе нахожу некоторое забвение от тяжелых переживаний», — писал он генералу Ч. Бриггсу
, в свое время возглавлявшему британскую военную миссию на Юге России.