Двенадцать - читать онлайн книгу. Автор: Джастин Кронин cтр.№ 19

И не поймешь, глядя на него, что он умирает.

Приняв душ, он оделся в свежий костюм. У него в шкафу практически больше ничего и не было, кроме элегантных костюмов с пиджаками – на две пуговицы темно-синих или серых в еле заметную полоску. Цвета хаки в рубчик для лета. Сорочки – бледно-голубые или ослепительно белые, галстуки, нейтральнее самой Швейцарии. Они настолько ассоциировались у него с самим собой, что без галстука он ощущал себя буквально голым.

Стараясь следить за равновесием, он спустился по лестнице в гостиную, где телевизор продолжал послушно изрыгать потоки плохих новостей. Аппетита не было, но он все равно достал замороженную лазанью и разогрел в микроволновке, стоя рядом, пока таймер отсчитывал секунды. Сев за стол, он попытался заставить себя поесть, но от диазепама еда приобрела металлический привкус, а ощущение сжатого горла не прошло, будто он надел рубашку с воротничком на два размера меньше нужного. Врач советовал ему молочные коктейли, что-нибудь мягкое типа макарон, но Гилдер не смог заставить себя перейти на детскую еду. Все равно все псу под хвост.

Выбросив недоеденную лазанью, он снова посмотрел на часы. Начало десятого. Что ж, что бы там ни происходило сейчас в центре страны, этого не миновать. Если он понадобится, Нельсон позвонит.

Выйдя из дома, он поехал в Маклин. Ему предстояло исполнить эту мрачную обязанность, больше некому. Заведение располагалось в стороне от проезжей части, отделенное от нее широким зеленым газоном. У начала подъездной дороги стоял простенький знак «Реабилитационный центр Шедоудэйл». Гилдер показал дежурной медсестре водительские права, чтобы его зарегистрировали и пропустили внутрь, и пошел по коридору, заполненному больничными запахами и развешанными по стенам картинками с зеленеющими полями и летними закатами. Вокруг было слишком тихо даже для этого часа, обычно в это время по коридору еще ходили санитары, а в комнате отдыха сидели пациенты, те, кто еще был в состоянии оценить компанию других людей. Сегодня там было пусто, как в гробнице.

Он подошел к двери палаты своего отца, тихо постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа.

– Пап, это я.

Отец сидел в кресле-каталке, у окна. У него был открыт рот, а мышцы на лице превратились в желе, будто тесто для блинов. С губы на бумажный нагрудник свисала ниточка слюны. Кто-то надел на него грязный спортивный костюм и ортопедические ботинки на липучках. Когда Гилдер вошел в палату, тот не проявил никаких признаков, что осознает это.

– Как дела, пап?

Воздух вокруг отца был наполнен едким запахом мочи. Болезнь Альцгеймера уже вошла в ту стадию, когда его отец перестал кого-либо узнавать, но телесные потребности остались. Как ужасно, подумал Гилдер, это полное безмолвие ума. Молчание его отца, ощущение полнейшего отсутствия, не было для него чем-то новым. В жизни – как и теперь в смерти – его отец был человеком практически змеиного хладнокровия. Умом Гилдер понимал, что таким его воспитали – сына фермеров из небольшого городка, который три раза в неделю ходил в церковь и сам резал свиней, – но никак не мог заставить себя забыть свое собственное детство, проведенное в вечной надежде привлечь внимание человека, на это попросту не способного. Он хотел от своего отца сущей малости, чего-то совершенно естественного. Раз уж я родился, относись ко мне как к сыну. Поиграй в салочки вечером, похвали, стоя у края спортивной площадки, хоть как-то прояви интерес к моей жизни. Гилдер все в жизни делал правильно. Хорошие оценки в школе, определенные успехи в учебе и на спортивной площадке, полная стипендия в колледже, быстрое продвижение по службе, когда он вошел во взрослую жизнь. Однако его отец практически ничего не говорил ему. Гилдер и припомнить не мог, чтобы отец хоть раз сказал ему, что любит его, чтобы коснулся его рукой, проявляя хоть какие-то чувства. Ему просто было все равно.

Тяжелее всего от этого было матери Гилдера, общительной от природы женщине, которую одиночество в семейной жизни довело до алкоголизма, который ее и свел в могилу. Позже Гилдер стал задумываться о том, что его мать могла искать утешения на стороне, что у нее были интрижки, возможно, и не одна. После того как он перевез отца в Шедоудэйл, Гилдер принялся убираться в доме в Олбени. Полнейший беспорядок, все ящики и шкафы битком набиты всякой ерундой, но именно тогда он нашел в ящичке туалетного столика матери бархатную коробочку от Тиффани. Заглянув внутрь, он увидел там браслет – браслет с алмазами. Стоит такой, наверное, столько, сколько его отец, инженер-строитель, за год зарабатывал. Он никогда бы не смог позволить себе такого. А учитывая, где лежала коробочка, у задней стенки ящика, под кучей заплесневелых перчаток и шарфов, мать ее явно прятала. Видимо, подарок от любовника, решил Гилдер. Кто бы это мог быть? Его мать работала секретарем в юридической фирме. Один из юристов? Или кто-то, с кем она познакомилась еще раньше? Роман молодости, возобновившийся в зрелые годы? Гилдера порадовало, что мать нашла хоть какое-то утешение в своем одиночестве, и в то же время это открытие заставило его погрузиться в депрессию, которая не проходила несколько недель. Мать была единственным лучом света во всех его детских воспоминаниях. Однако ее жизнь, ее настоящая жизнь оказалась тайной.

Эти воспоминания охватывали его всякий раз, как он приезжал к отцу. К тому времени как он отправлялся домой, он обычно либо снова погружался в депрессию, либо его переполняла безмолвная ярость, такая, что он едва мог соображать. Пятьдесят семь лет, а он все еще жаждет хоть капельки признания от родного отца.

Гилдер взял единственный в комнате стул и сел напротив отца. Голова старика, безволосая, как у младенца, упала набок, к плечу, как-то неестественно. Гилдер взял с прикроватного столика тряпку и стер слюну с его подбородка. На подносе у кресла-каталки стояла открытая коробочка с ванильным пудингом. Рядом с ней лежала тонюсенькая металлическая ложка.

– Так как ты себя чувствуешь, папа? Они с тобой хорошо обращаются?

Молчание. Но Гилдер будто услышал у себя в голове голос отца, заполняющий паузы.

Шутишь, что ли? Бога ради, погляди на меня. Я даже посрать нормально не могу. Все со мной говорят, как с младенцем. Сынок, как думаешь, каково мне?

– Я так вижу, ты десерт не съел. Хочешь пудинга? Что скажешь?

Долбаный пудинг! Больше всего меня здесь достало. Пудинг на завтрак, пудинг в ланч, пудинг на ужин. Сопли хреновы.

Гилдер зачерпнул ложку пудинга и сунул отцу меж зубов. Рефлексы еще остались, старик облизнул губы и проглотил.

Погляди на меня. Думаешь, мне здорово? Слюни пускать на себя, сидя в собственном дерьме?

– Не знаю, слышал ли ты последние новости, – сказал Гилдер, засовывая отцу в рот вторую ложку пудинга. – Думаю, тебе бы стоило об этом знать.

Ну? Что еще? Говори и оставь меня в покое.

А что сказать, задумался Гилдер. Я умираю? Все умирают, просто еще не все об этом знают? И зачем нужна такая информация?

И тут он замер. Что станет с его отцом, когда больше никого не будет? Когда сбегут все – врачи, медсестры, санитары? Учитывая все то, что случилось за последнюю пару недель, Гилдер был слишком занят, чтобы задуматься о таком. Город пустеет, и скоро, через считанные недели или даже дни, все побегут отсюда со всех ног. Гилдер помнил, что случилось в Новом Орлеане после ураганов, сначала «Катрины», а потом «Ванессы», о том, как больные старики валялись в собственном дерьме, медленно умирая от голода и обезвоживания.