Князь делает паузу и добавляет с другой интонацией:
– Хотя я предпочел бы вас раздавить, как загнанных в угол крыс.
И становится видно, что вся холодная корректность «бывшего» – всего лишь маска, скрывающая самую лютую, животную ненависть.
«Что за странный срок – тридцать три с половиной минуты?» – недоумевает Леонед. Потом соображает: флаг-капитан, как и прочие императорские прихвостни, живет по имперскому времени, у них минута метрическая, чуть длиннее, из ста секунд… Если перевести, то наверняка получится нормальная круглая цифра…
Взгляды всех пятерых поневоле тянутся к таймеру. Секунды мельтешат, затем цифра в третьем справа окошечке меняется на другую.
Тридцать две минуты… Тридцать две минуты между жизнью и смертью…
* * *
Пятеро по-прежнему сидят полукругом. Но теперь, развернув вращающиеся кресла, – не спиной, а лицом друг к другу.
Экраны вновь темны, динамики безгласны. Отключили их сами, обесточив, – когда изображение князя Игнатьева-Центаврийского сменилось пропагандистским фильмом. Торжествующий диктор вещал о победоносном наступлении имперских войск, и его слова сопровождались видеорядом: разбитые корабли и станции орбитальной обороны (все, конечно же, с эмблемами Эриданского Союза), и десантные боты, волна за волной опускающиеся на Марэлен (уже на девятый день войны! разве этого ждали? разве к этому готовились?), и бесконечные колонны пленных, уныло бредущие к имперским транспортникам – истощенные, форма грязная, рваная, в глазах – бесконечная тоска, непонимание: как, как, как такое могло произойти?
Задумываться, где в пропагандистской поделке правда, а где хвастливая ложь и компьютерная графика, не хотелось. Потому что, задумавшись, можно понять: правды много. Иначе не оказался бы ДОТ «Заря свободы» в такой ситуации – здесь отнюдь не граница, не передовая линия обороны. Бета Эридана – глубокий тыл… был совсем недавно.
Леонед и не задумывался, а вскоре исчез объект для раздумий: Бозадр вырубил экраны и динамики.
Молчание. Тяжелое, мрачное.
Все пятеро знают: настоящей драки здесь, внутри каменного ядра астероида, не будет. Да и возможностей для нее нет, все серьезное оборонительное вооружение – наверху, и уже под чужим контролем… Партизанить с личным стрелковым оружием? Так ведь выследят в лабиринте технических туннелей, причем используют их собственную аппаратуру слежения… И прикончат. Раздавят, как загнанных в угол крыс.
Можно, конечно, забиться подальше, сжигая на пути камеры наблюдения и датчики. Можно провести несколько вылазок, уничтожить десяток-другой боевых киберов, при большой удаче – даже пару людей… Но финал схватки предрешен однозначно.
«Почему же они молчат? – не понимает Леонед. – Почему никто не наберется смелости, не скажет первым: сопротивление бессмысленно, сдаться при таких условиях не позорно?»
Озвучить свои мысли он не решается. Словно бы вернулось детство, собрание ячейки в школе: надо принять решение – добровольное решение, никакое иное – провести лето в трудовом лагере, пропалывая грядки с осточертевшим релакусом… Никто не хочет на постылую каторгу, всем милее податься в деревню, к бабушке-дедушке, или на курорт с родителями (если у тех подошла очередь на путевку), или без затей остаться в городе, но хотя бы самому решать, куда пойти и чем заняться… Никто не хочет, но все молчат – как такое скажешь вслух первым? – а вожатая уже звонким голосом зачитывает решение собрания, и лес рук тянется вверх…
Но сейчас речь идет не о прополке грядок. Об их жизни. И о смерти.
И смельчак находится.
– Что молчите?! – вскидывается Энгвар. – Что тут думать?! Прогадили войну, всё прогадили… Какие песни пели! Малой кровью, да под чужим небом… Ага… Что сидите? Время же идет…
– Иди, – глухо говорит Бозадр. – ДОТа нет, осталась каменная глыба. Командовать мне нечем. Каждый решает сам.
– А вы… – неуверенно начинает Энгвар.
– Иди! – рявкает Бозадр. Командовать ему нечем, но тон вполне командирский.
Энгвар направляется к выходу. Магнитные подошвы лязгают всё медленнее, всё неувереннее. Возле самого люка оборачивается.
– Кто-нибудь еще? – сухо спрашивает Базадр. Энгвар смотрит с надеждой.
Леонед очень хочет встать, и тоже шагнуть к люку, – но не может. Ноги словно парализованы… Взгляды оставшихся сидеть как будто гипнотизируют, выпивают волю, силы… «Они психи… Они спятили и не понимают, что смерть – навсегда!!» Леонед сидит. И молчит.
Энгвар, безнадежно махнув рукой, отворачивается, возится с кодовым замком.
Отпереть не успевает. Извилистая синяя молния соединяет его затылок с небольшим цилиндрическим предметом, сжатым в руке командира. Негромкий треск, резкий запах озона. Тело Энгвара изгибается, изгибается назад – словно он в этот неподходящий момент решил заняться гимнастикой и изобразить для начала «мостик».
Теперь видно его лицо – искаженное, изломанное. Наэлектризованные волосы торчат во все стороны. Появляется кровь – из носа, изо рта, из ушей – сначала капли, затем струи. Ни крика, ни стона, остальные тоже безмолвны – и сквозь треск разряда отлично слышен сырой чмокающий звук, с которым глазные яблоки выскакивают из глазниц.
Леонед торопливо отворачивается, содержимое его желудка отчаянно рвется наружу. Треск смолкает. Обмякшее тело рушится и буквально расползается по металлическому полу, лишь ноги согнуты в коленях – магнитные подошвы продолжают работать.
– Ну вот… – буднично говорит Бозадр. – А мы будем драться.
* * *
Выстрелы – отдаленные, еле слышные – смолкают, и Леонед решает: все кончено.
Ошибается – после паузы вновь стрельба, гораздо ближе. Он облизывает пересохшие губы. Еще одна отсрочка… Кто сейчас умирает, чтобы Леонед мог пожить несколько лишних минут? Какая разница… Потому что смерть дышит в затылок, и никуда от нее не уйти…
Вот она, рядом, – не архаичная старуха с косой, но огромный цилиндр главного энергоблока. Внешний защитный кожух поднят, словно для профилактических работ, и работа предстоит несложная, – одно движение пальца, лежащего на пусковой кнопке бластера, испарит стержни-замедлители, начнется цепная реакция, и…
И всё.
В бездонной черноте космоса вспыхнет и вскоре погаснет маленькая яркая звездочка… Вселенная и не заметит: планеты так же тупо будут вращаться вокруг светил по своим орбитам, и будут копошиться на них миллиарды живых существ…
Лишь его, Леонеда, не станет. Разве только не врут чернорясные мракобесы в своих байках о загробной жизни… Так ведь врут, наверняка врут.
Но почему, почему, почему?!
Лучше бы он дрался сейчас там, в каменном лабиринте. Когда стреляешь, и стреляют в тебя, задумываться некогда. А когда прилетит твой разряд – уже и нечем…
Но он – здесь. Судьба. Жребий.