Александр тоже был при деле – держал лохань с водой, из которой доктор Милле промывал раны. Вид крови, стоны страдальцев, суета добровольных сиделок вокруг истерзанных тел – все это вместе, муки, героизм и преданность вызывали в мальчике смешанное чувство восторга и отвращения. В двенадцать лет ему открылась жестокая и неприглядная сторона жизни. Ночью скончался один из французских офицеров, которому пуля пробила голову…
Ближайшие несколько дней были ознаменованы множеством событий, сменявшихся в бешеном темпе: Париж сдался; союзники отслужили Te Deum
[17] на площади Людовика XV; Наполеон, покинутый всеми, отрекся от престола и, простившись с гвардией, отплыл на английском корабле на остров Эльба, куда его сослали; наконец, Людовик XVIII прибыл из Компьеня, чтобы с благословения врага взойти на трон. И все это за каких-то две недели! Самая крепкая голова от такого пойдет кругом!
Теперь у Франции больше не было императора, но у нее появился король. Стоило ли этому радоваться? Мари-Луиза за свою жизнь видела столько политических переворотов, что уже больше ни во что не верила и ни на кого не надеялась. Вернувшись вместе с сыном в Вилле-Котре, она только о том и думала, как уцелеть, несмотря на превратности судьбы, как приспособиться к неблагоприятным обстоятельствам. Опережая события, в 1813 году позаботилась на всякий случай о том, чтобы в книгах записей гражданского состояния к простонародному имени отца ее ребенка прибавили дворянскую фамилию маркиза, деда Александра. Тем временем сменилась власть, и Мари-Луиза объяснила мальчику, какой нынче перед ним встает выбор. Если он хочет пользоваться милостями новой власти, выгоднее представляться Александром Дави де ла Пайетри, внуком маркиза, который некогда был придворным его высочества принца Конти и генералом артиллерии: аристократическое происхождение поможет ему получить от королевской семьи стипендию или назначение в пажеский корпус. Но, если он будет упорствовать в своем желании именоваться попросту Дюма – в память об отце, республиканском генерале и слуге империи, ему не преуспеть, лучшие дороги будут для него закрыты. Опекун Александра, Жак Коллар, в это время как раз собирался отправиться в Париж, где у него были обширные связи, множество влиятельных знакомых, в их числе – господин де Талейран и герцог Орлеанский. Заручившись такой поддержкой, Коллар, несомненно, добьется для своего подопечного всевозможных привилегий, если только тот соизволит проявить благоразумие в выборе имени.
– Подумай хорошенько перед тем, как дать ответ! – умоляюще глядя на сына, говорила Мари-Луиза.
В глазах Александра сверкнула гордость.
– Мне не о чем раздумывать! – воскликнул мальчик. – Меня зовут Александр Дюма и никак иначе. Я знал своего отца и не знал деда; что подумал бы мой отец, приходивший проститься со мной перед смертью, если бы я от него отрекся ради того, чтобы носить имя деда только потому, что он маркиз?
Растроганная Мари-Луиза со слезами на глазах поблагодарила сына за этот простой и достойный ответ.
– Порой ты меня сердишь, – прошептала она, – но на самом деле я нисколько не сомневаюсь в том, что сердце у тебя доброе!
Ложась в тот вечер спать, Александр осознал, что несколькими словами навеки определил свою судьбу.
Перед отъездом в Париж Жаку Коллару было сказано, что не надо ни о чем просить для генеральского сына, следует добиваться лишь помощи вдове. Он вернулся расстроенный, разочарованный плодами своих стараний: все, что ему удалось получить, – неопределенное обещание посодействовать Мари-Луизе в открытии табачной лавки! Так-то олимпийские боги вознаграждают жену героя, усмехнулся Александр. И с тех пор твердо знал, что должен рассчитывать только на себя самого, больше никто не поможет ни ему самому, ни его семье справиться с трудностями.
Все произошедшее настолько серьезно нарушило ход школьных занятий мальчика, что мать сильно обеспокоилась его невежеством. Аббат Грегуар, лишившийся к этому времени разрешения держать пансион, довольствовался теперь тем, что давал уроки на дому. Вот ему Мари-Луиза и поручила проследить за тем, как учится Александр, и помочь ему вступить во взрослую жизнь хоть с какими-то практическими познаниями. Благодаря аббату генеральский сын приобрел пусть слабое, но все-таки знание латыни, истории и географии, а господин Обле постарался примирить его с арифметикой. Что же касается Катехизиса, Александр через силу смирился с необходимостью выучить самое главное, но, как только выпадала свободная минутка, откладывал благочестивые сочинения и углублялся в «Письма Элоизы и Абеляра», которые Колардо переложил в стихи. Однажды мать, застав подростка за этим грешным чтением, выхватила у него из рук книгу и обвинила в том, что он засоряет свой ум всего за несколько дней до того, как ему по приглашению приходского священника Вилле-Котре предстоит произнести обет.
Александр и сам побаивался торжественной церемонии: вообще-то он уже затвердил наизусть необходимые слова, но вдруг в решающий момент ошибется? По случаю первого причастия ему сшили соответствующий наряд: короткие чесучовые штаны, белый пикейный жилет, синий сюртучок с металлическими пуговицами, белый галстук, батистовую сорочку. К этому парадному костюму полагалась еще двухфунтовая восковая свеча. Всю ночь перед обрядом Александр ворочался с боку на бок, пытаясь вообразить таинственный феномен, который преобразит его плоть и его душу в тот миг, когда его нечистый рот примет тело божественного Спасителя. Задыхаясь и судорожно вздрагивая, он терзался почти до утра и заснул только на рассвете.
Когда он вошел утром в церковь, сердце у него сладостно сжалось от звуков органа, извлеченных искусными руками господина Иро, а когда облатка коснулась губ, он разрыдался, потом лишился чувств. Потрясенному таинством мальчику потребовалось три дня на то, чтобы оправиться и немного успокоиться. Аббат Грегуар, навестивший в эти дни Александра, желал понять, в самом ли деле он после причастия сделался глубоко набожным, но тот ничего не мог сказать – просто с плачем упал в его объятия. «Дорогой мой, – вздохнул священник, – по мне, так лучше бы это было не так сильно, зато надолго!» Видимо, святого отца не обманул этот внезапный прилив религиозности. После того как впечатление от первого причастия сгладилось, столь взволнованный причастник очень скоро стал отдаляться от церкви: если он и продолжал верить в Бога, то без малейшего раскаяния отказался от исполнения обрядов.
Александр больше никогда в жизни не подойдет к причастию, он на всю жизнь предпочтет церковным престолам те столы, на которых в изобилии громоздятся сочные земные плоды: по его мнению, это больше соответствовало его непомерному жизнелюбию.
Глава III
Первые волнения
Бури утихли. Для Александра главным занятием оставалась охота: он только и делал, что вместе с другими преуспевшими в этом искусстве мальчиками ловил птиц на манок и в силки. А Мари-Луиза была озабочена прежде всего тем, как бы честно заработать им обоим на жизнь. Получив благодаря стараниям Жака Коллара разрешение открыть табачную лавку, она перебралась в дом на площади Лафонтена, где медник Лафарж уступил ей магазин с двумя прилавками: за одним торговали табаком, за другим – солью. Мари-Луиза с сыном поселились над лавкой; здесь, верные своей милой привычке, они по-прежнему спали рядом, в одном алькове. И хотя Александр сетовал на участь, выпавшую на долю вдовы героя империи, – разве пристало ей торговать! – сама лавочница, обслуживая покупателей, получала скорее удовольствие, ведь и ее родители, содержавшие гостиницу «Щит Франции», занимались чем-то подобным. Впрочем, и щепетильный Александр позабыл о своих предубеждениях, когда к старикам Лафаржам приехал их сын, Огюст, служивший у парижского нотариуса главным помощником.