Державный - читать онлайн книгу. Автор: Александр Сегень cтр.№ 74

К Покрову Богородицы великий государь обещался приехать. Значит, либо сегодня, либо завтра утром. Либо уж не приедет. Война.

Успенский настоятель, протоиерей Алексий, привезённый в прошлом году Иваном из Новгорода, вышел, бойко помахивая кадилом. Софья поклонилась, втянула ноздрями душистое воскурение и сказала самой себе: «Мне хорошо!» И тотчас в памяти всплыла чья-то фраза, давным-давно услышанная ею в Италии и, как оказалось, застрявшая в сердце: «Che bene! Нo due figli maschi! E sono veramente felice!» ^[103] Когда и где это было услышано? Ну как же! В тот самый день, в Виченце, когда в честь её приезда Леонардо Ногарола приказал устроить праздничное шествие руота де нотайи ^[104]. Сегодня под утро Софье приснились эти волшебные торжества в пленительной Виченце, раскинувшейся в дивной долине, окружённой предгорьями Альп и холмами Монти Беричи, омываемой сонными водами ленивых рек Ретроне и Баккильоне. Приснилась та огромная башня величиною с сей Успенский собор, сорок отборных силачей — по десятеро с каждой стороны — несли ту башню на своих плечах; но как выяснилось, в центре основания башни было упрятано мощное колесо, и силачи только делали вид, как трудно им нести на себе столь тяжеловесное сооружение, имеющее несколько уступов — на нижнем уступе турки качали в колыбелях уже довольно взрослых детей, на втором уступе герольды в ярких одеждах трубили в трубы, ещё выше стояли деревянные раскрашенные фигуры всех знаменитейших людей истории, на предпоследнем уступе восседал прекрасный юноша в белоснежных одеяниях, олицетворяющий Справедливость — в одной его руке был меч, в другой весы. Рядом с ним также стояли герольды, а на самом верху башни высокий парень размахивал городским знаменем — красным полотнищем с белым крестом. Да! — в честь Софьи над головой юноши, символизирующего Справедливость, был прикреплён большой деревянный двуглавый орёл, выкрашенный в чёрный цвет.

И вот сегодня утром ей приснилась эта башня, только ещё более величественная и живая, будто бы все народы собрались на ней, а герои истории стояли на своём уступе не в деревянном виде, а в подлинном человечьем обличии — двигались, размахивали руками, смеялись и пели. И чёрный двуглавый орёл был настоящий, он парил в небе над головой дуче Джованни — великого князя Ивана, её законного мужа и господина, восседающего в белоснежных одеждах. И вдруг Софья с ужасом увидела, что это вовсе не Иван, не тот, которого она так любит теперь, а Караччиоло, её самая сильная страсть, вспыхнувшая и сгоревшая в чаду беспутства и разврата. Она попыталась было руководить сном и вернуть Ивана, но Караччиоло не желал исчезать, он сидел на предпоследнем уступе башни в белых одеждах, осенённый парящим двуглавым орлом, безобразно, как всегда, пьяный, готовый вот-вот начать вомицировать, или, как образно говорят русичи, — скидывать с души. Вот уже первые поганые пузыри начали вздуваться на его губах... Тут Софья проснулась и простонала с облегчением, а к ней уже несли на утреннее кормление малютку Георгия. И сейчас, вспоминая свой утренний сон, она вновь простонала с облегчением, что никогда уж ей не видеть Караччиоло, его пьяную, но при том столь страстно любимую морду, никогда не испытать постыдного чувства зависимости от такого ничтожества и развратника, каким был Караччиоло, жених и любовник, так никогда и не ставший её мужем по закону. Никогда! Он сдох, захлебнувшись пьяной рвотой, одиннадцать лет тому назад.

И всё же сон так живо напомнил ей её изумительное путешествие из Рима в Москву, что хотелось вновь перебирать в сердце дни того путешествия, подобные отборным жемчужинам в роскошном саженье ^[105].

Тридцать два года тому назад она родилась в Константинополе при дворе императора Константина Драгеза. Её отцом был младший брат императора — Фома Палеолог, а матерью — Екатерина, дочь морейского деспота Захария. При крещении она была названа Зоей, в честь памфилийской мученицы, и под этим именем прожила до тех пор, покуда суровый рок не забросил её из Византии в Италию. Детство её прошло в окружении двух любящих и заботливых братьев, Андрея и Мануила, а старшая сестра Елена ещё за два года до появления Зои на свет была выдана за короля Боснии серба Лазаря. Братьев она обожала, а отца недолюбливала. Фома, как видно, к тому времени охладел к своей жене, постоянно бывал груб с нею и стремился проводить время подальше от неё.

В возрасте пяти лет Зое довелось испытать все ужасы падения Византии, несчастную войну с турками, гибель дяди — императора Константина, павшего при обороне Константинополя. Фома перевёз семью на Пелопоннес, и мама часто говаривала, что он чуть было не сбежал туда один, чуть не оставил их на милость завоевателей. Спасло вмешательство дяди Дмитрия, среднего из братьев Палеологов, а не то быть бы Зое в гареме у султана. Переселившись в Морею, Фома очень быстро лишил своего тестя престола и сам сделался морейским деспотом. Бедный дедушка Захарий вскоре после этого умер, а Зоя только-только успела полюбить его.

Султан Магомет продолжал сокрушать остатки некогда великой империи. Ему мало было Константинополя, он двигался дальше, на Балканы и в Грецию. Дядя Дмитрий даже отдал ему в гарем одну из своих дочерей, но и это не помогло — следовало думать о том, где искать новое пристанище. Проведя младенчество в Константинополе, а детство в Морее, двенадцатилетняя Зоя встречала свою юность на острове Керкира, лежащем к западу от Греции. Здесь, в этой глухомани, ей суждено было прожить пять лет, непомерно долгие пять лет, потому что то было время, когда она вошла в пору самого лучшего своего цветения, и душа её жаждала необычайных событий и приключений, которых на Керкире нельзя было днём с огнём сыскать. А тем временем, покуда семья Фомы Палеолога проводила тоскливые дни на унылом и почти необитаемом острове, сам Фома наслаждался жизнью в Риме. Отправляясь в Италию, он взял в Патрах честную главу Святого апостола Андрея Первозванного и увёз её в дар папе римскому, рассчитывая за это получить от латинского первосвященника особые милости. И он получил их. Изредка в скудный дворец на Керкиру приходили письма от Фомы, в которых он рассказывал о своей жизни в Риме. В сотый, в стопятидесятый раз эти письма перечитывались вслух долгими вечерами, и, слушая их, Зоя представляла себе, как отец, окружённый почестями, вместе с папой Пием укладывает череп апостола Андрея в главном римском храме — соборе Святого Петра. И злилась, что отец не позаботился привезти детей своих в Рим, чтобы они могли участвовать в этом торжественном событии. Милые братья, Андрей и Мануил, уже достаточно взрослые юноши, воспламенялись, когда читали те строки из писем Фомы, где рассказывалось о подготовке к новому крестовому походу против турок, о вдохновенных речах патриарха Константинопольского и Никейского, пылкого Виссариона, призывающего всех христиан не смириться с осквернением храма Святой Софии, под сводами которого отныне звучат хвалы и молитвы аллаху. Глаза братьев горели, когда они мечтали о кондотьере Коллеоне, выбранном главой грядущего крестового похода и призванном стать новым Готфридом Бульонским. А Зоя, глядя на них, сердилась на отца за то, что он держит их здесь, на Керкире, вдали от великих событий жизни. Фома часто жаловался в письмах на чрезмерную скромность своего существования в Риме, якобы ему едва удаётся сводить концы с концами, но это как-то не вязалось с размерами получаемых им пособий — по триста золотых экю от папы и по двести золотых экю от кардиналов ежемесячно. Лицемерно жалуясь, Фома при этом не умел сдерживать хвастовства и проговаривался о количестве комнат в том доме, куда поселил его папа Пий. Это было огромное здание, носящее название Санто-Спирито и расположенное в Леоновом квартале. В этом доме, построенном саксами ещё в восьмом веке, находилась своя церковь, своя школа и свой госпиталь. Позднее, когда Зоя увидела Рим и здание, в котором жил отец, она не могла сдержать в себе негодования к покойному родителю — целых пять лет они жили на проклятой, убогой, тоскливой Керкире, в то время как он купался в роскоши, принимал у себя бесчисленных гостей, многие из которых месяцами жили у него, устраивал пирушки и, конечно же, развратничал с искусными римскими лупанами ^[106], коих не зря именуют волчицами.