Державный - читать онлайн книгу. Автор: Александр Сегень cтр.№ 146

— Вот так, да? — ещё больше нахмурился Иван Васильевич. — А что же воины твои побоялись на Ахматовичей идти?

— Охота им была ноги маять, — снова с нахальством отвечал Андрей Васильевич. — И без того на каждого ордынца по пять русичей в тот поход ушло. А на Угре мои угличане не хуже твоих богатырей бились, а то и получше, особенно когда Ахмата в хвост и в гриву за Угру погнали, а ты в Боровске тихонечко отсиживался, своих людишек приберегал.

— Ну да, ну да, ты храбрец, я опасливый, это всем ведомо, — сказал Иван угрюмо. — Посиди, братец, я тотчас вернусь.

И он пошёл прочь от брата, оскорблённый и страшный. Выйдя из Брусяной избы великокняжеского дворца, в которой проходила беседа, Иван Васильевич грозно повелел дворецкому Петру Шестунову:

— Князь Андрея Васильевича тотчас схватить и бросить в подклетье Казённого дома.

— Не может быти! За что, Державный? — воскликнул присутствующий рядом Семён Ряполовский, племянник того Семёна Ивановича, который в Муроме ухаживал за шестилетним Иваном сорок пять лет назад, и тоже — Семён Иванович.

— За измену, за коварство и подлость! — рявкнул Иван и сурово прибавил: — Кто это тебе, Сёмка, сказал, что ты можешь требовать от меня объяснений?!

— Слушаемся, Державный! — тотчас поклонились Шестунов и Ряполовский, и через несколько минут они с дружинниками входили в Брусяную избу, чтобы объявить волю Державного и схватить Андрея Горяя. В тот же день были брошены в темницу все дьяки, бояре, казначей и дети боярские, приехавшие на Москву вместе с Андреем. А в Угличе были пойманы и заточены дети Горяя — Иван и Дмитрий. Их сначала отвезли в Переславль и держали там. Потом перевезли в Белозерский монастырь, а уж оттуда — в Вологду. Там они до сих пор томятся в Спасской обители. А отец их умер в темнице под Казённым домом, проведя в заточении два года и полтора месяца. Незадолго до его смерти на Москве случился страшный пожар, уничтоживший две трети города, явившийся гибелью двух сотен людей и множества прекрасных зданий, включая новый великокняжеский дворец. А сколько книг сгорело, утвари, скарба — не сосчитаешь!

Конца света не произошло. Всё обошлось великим московским пожаром...

— Горррим! Гори-и-им! — истошно завопил кто-то. Сердце так и сжалось в груди у больного государя. А это Гамаюн. Иван Васильевич снова погрозил ему кулаком.

Видать, ясно припомнился великому князю великий пожар московский, что попугай переполошился, почуяв огонь, полыхающий в мозгу Державного.

Вспомнилось, как во время пожара выводили из темницы брата Андрея, дабы перевести его временно в Замоскворечье. Бледный, оплывший, глаза слезятся. Увидев Ивана, так и затрясся от ненависти:

— Вона, как тебя Бог карает, чёрта горбатого! Поди, ещё не так накажет тебя и потомство твоё!

— Андрей, опомнись! Смирись! Присягни на верность мне и будь правой рукой моей! — взмолился Иван, с жалостью взирая на измученного брата.

— Смирюсь, смирюсь! — истошно завопил узник. — Только тогда, когда ногтями выцарапаю твои аспидные очи! Попугай Сонькин!

Постой-постой... Разве тогда был попугай? Нет, ещё и не знали, что бывают такие диковинные птицы... Совсем память помутилась.

Да, это уже через несколько лет после смерти Андрея и после пожара, когда на Подкопае жили, приехал посол от германского кесаря и привёз в подарок деспине Софье чудо-птицу со словами: «Das ist eine paradiesische Vogel genannt Papagei» ^[184]. Коль уж райская, то — Гамаюн, а слово «папагай» очень скоро превратилось в «попугай». Софьюшка очень любила играть с Гамаюшей, все-то хохотала на его ужимки и словечки.

А кто ж тогда обозвал Ивана «Сонькиным попугаем»?

Державный внимательно посмотрел на Гамаюшу, будто ожидая, что тот даст ответ. Тот и впрямь задумался, но пробормотал совсем что-то несусветное:

— Зись! Зись!

Слово показалось Ивану знакомым. Вспомнил — так маленькая Дунюшка, самая младшая его доченька, произносила «птицу». Бывало, встанет около клетки с попугаем, тычет пальчиком и кричит: «Зись!» Мол, птица, глядите-ка!

Тотчас вспомнилось и кто обозвал его «Сонькиным попугаем». Младший Семён Ряполовский, который Андрея схватывал. Вот почему перемешалось. После заточения Горяя словно порча нашла на Семёна — стал строптивый, дерзкий, спорный. В итоге кончил на плахе, осуждённый за измену и участие в заговоре.

А после расправы над Андреем зато стали налаживаться отношения с Борисом. Брат тоже был вызван на Москву для разговора и вёл себя с покорностью и почтением, к тому же при нём был игумен Иосиф, до смерти перепуганный тем, что его покровителя ожидает та же участь, как и князя Углицкого. При встрече, отведя Державного в сторону, Иосиф сказал:

— Борис, брат твой, — истинный твой приверженец, он — светоч четверосветлый, паникадило ясное, освещающее тьму над землёй Русской. Ежели ты, Державный, задумал расправиться с ним, аки с Андреем, то потушишь лампаду сию и к западу от Москвы темно станет.

— Успокойся, Осифе, — ответил Иван. — Не токмо не трону, но ублажу всячески брата Бориса Васильевича, если он присягнёт в верности мне и признает вину Андрея.

Борис согласился, что князь Углицкий нарушил законы чести, не послав воев своих в бой с сынами Ахматовыми, и Ивану того было вполне достаточно. Он даже позволил Борису навестить заточника и постараться вразумить его, но никакие увещевания Волоцкого князя не возымели действия, Андрей пылал ненавистью и жаждой мести.

— Державный, — сказал Борис, возвратясь из темницы, где томился Андрей, — в твоей воле пощадить или покарать брата нашего. Я согласен с ним, что нехорошо было с твоей стороны приглашать в гости ради поймания. Но и в нём бес немалый сидит, следует остудить Андрюшу пару месяцев. Полагаю, он остынет и одумается, что лучше державному брату служить, нежели в узилище гнить.

— Даже отец наш, которому Шемяка очи выколол, — ответил тогда Борису государь, — простил врага своего и смирился, за что в народе его пуще прежнего возлюбили и на престол вернули. А я ведь Андрюху пальцем не тронул и лишь ради смирения мятежной души его в железы посадил.

И всё-таки тяжесть на душе Ивана осталась неизбывная. Каково жить в городе, где в темницах томятся люди, брошенные туда по твоей воле? Ещё хуже, если один из этих узников — твой брат. Многие советовали Ивану отправить заточника к его сыновьям в Вологду, но Державный отказывался, продолжая навещать Андрея раз в месяц в надежде, что увидит просветлённого и смиренного, а видел всякий раз пышущего гневом и ненавистью. И жалость нашёптывала отпустить, но разум прогонял жалость. Отпустишь Андрея — жди войны и великой смуты в Русском государстве. А как начнут снова свои своих лупить — жди смелых и скорых гостей из-за рубежей, где всем мила земля наша, если б только нас в эту землю всех поскорее закопать.