Место, куда нас привела Ирина, было километрах в двадцати от города.
Небольшой городишко, типично шахтерский, с терриконами на горизонте. Улочки, мазанки из камня и глины – из дерева тут не строят, мало тут дерева. Выделяются панельные двухэтажки – раньше в колхозах-передовиках такие ставили. Горы угля, сваленные прямо у домов – это вместо поленниц, кое-где – «КамАЗы» с нарощенными бортами и старые китайские самосвалы.
– Первый, всем плюс.
– Двойка плюс.
– Из машин не выходим. Сомяра, иди понюхай. Один с тобой.
– Плюс.
Если что – мы всю эту парафеналию быстро на ноль помножим, учитывая, что на каждого по три-четыре ствола. И пулеметы на машине.
К вечеру мне было уже стыдно, что я целился в этих людей. Настолько, насколько мне может быть стыдно вообще.
– Ирину вы откуда знаете?
– Так Ивана Ильича дочка, тут росла. Мы и не думали ее живой увидеть, она как раз по квоте поступила, уехала в Москву учиться…
Ясно все…
По квоте поступила – дальше мне можно было и не объяснять. Я в Нижнем наслушался историй – еще до всего до этого. В московских университетах училось до хрена кавказцев, потому что диплом был одним из способов попасть на госслужбу – способ, которым на Кавказе всегда самоутверждались и самоутверждаются. Кстати, кавказцы никакие не анархисты, их поставь на пост и дай власть, так они тебе такое утворят! Особенно без пригляда если. Так вот, в универе часть из них создавала ваххабитские ячейки и читала Коран, чего в их родных республиках опасались делать, потому что могли замешать
[40], а часть создала настоящие бандитские группировки, под стать тем, что были в Казани в конце восьмидесятых. Девчонок они ломали и делали из них гаремы – кто это знал, смотрел сквозь пальцы. Потом, когда все началось, те, кто выжил, сбился в настоящие банды и начал заниматься работорговлей.
Одной из жертв такой вот банды стала моя Элина – и хотя я сам себе никогда в том не признаюсь, наверное, без нее я не взял бы в Ульяновске с собой эту бедолагу.
Но раз взял – то и ответ за нее держу. И потому хрен я кому-то расскажу, чем она в Ульяновске занималась. И так много зла, и так много беды. Пусть лучше никто и ничего не знает.
– А сам Иван Ильич?
– Помер.
– Тогда?
– Нет, недавно. Не дождался. Он до конца верил, что доча жива. Помер – а теперь вон оно как вышло…
Здесь, в двадцати километрах от Луганска, упорно теплилась жизнь. Кто выжил – тот выжил и продолжал жить, держали скотину, вели огород, хозяйство держали. Как могли, поддерживали жизнь в шахтах – где это было возможно, теми силами, какие есть. Местная специфика – это копанки, шахтеры руками, ручным трудом, как в девятнадцатом веке, разрабатывали близлежащие пласты, на примитивной механизации добывали уголь и везли продавать. Продавали дешево, потому что здесь много угля добывалось. Ближе к Москве он стоил бы намного дороже, там торфа и мало изначально было, и не хватает уже сейчас.
– Она-то откуда с вами?
– В Ульяновске попросилась, узнала, что сюда идем. Сами мы с Ижевска, слышали?
– Нет.
– Автоматы Калашникова там делают.
– До сих пор делают?
– Делают, делают. Чего бы их не делать…
Баня на угле, без дровяного духа – дело для меня, уральского, несколько непривычное. Но пар есть пар, а жар есть жар. И пропарился, и прожарился – чего еще надо?
Вышел на улицу… улица незамощенная, когда-то был здесь асфальт, да когда это было? Давно, в той державе, которая половине мира помогала. А так – домишки, разбитая дорога, треск пилы – ее мотор используется для привода в копанках, через примитивный редуктор. Грязь и распахнутое настежь небо…
Вот и скажите, что тут – не Россия.
Пошел к дому, в котором мы остановились – он приличным, кстати, был, видимо, Иван Ильич кем-то важным был или на шахте, или в районе. Перед домом ныкался Сомяра, он был настороже, с автоматом. Две ходки за спиной у человека как-никак. Почему я взял его в группу и почему доверяю? А потому же, почему и всем остальным – делом доказал. Тюремный опыт – это тоже опыт, тем более сейчас, когда двери открылись и отморозки с сотен зон хлынули в умирающий, корчащийся в судорогах мир.
– Ну чо?
Сомяра сплюнул.
– На первый взгляд, мужики. А там как разглядишь?
– Неспокойные времена нынче наступили по ту сторону забора, неспокойные и мутные. Как беда случилась – не достойных прибавилось, а ссученных, твари всякой.
– Оно так.
– Ничо. В доме нашем общем перекантовались и тут не помрем до времени. Только ты знать должен одно.
– Ну?
– Пацанчик этот, что с нами без билета катит…
– Ну, ну?
– Останется он здесь. Сто пудов.
– Слышал?
– Знаю.
Я сплюнул.
– Сюда его зови.
Сомяра неспешно поднялся и отправился выполнять поручение.
Увидев Пашу, я понял, что Сомяра прав. Останется он тут. Сто пудов. Потому что любит. Это видно сразу – как изнутри светится.
Кому-то дано, а кому-то нет. Мне вот – нет. Не дано было этого счастья хлебнуть. Как я всегда говорил – не везет в любви, везет в деньгах. И наоборот.
Не знаю, почему так. Была по молодости девчонка, с которой ничего не вышло, – и с тех пор как отрезало. Ничего нормально не выходило. Может, потому что я изначально себе такие цели ставил: полюбить – так королеву. А надо было, как все делают, так и сделать – взять первую попавшуюся, что попроще и без претензий, наплодить от нее детей, потом налево ходить, если случай подвернется. И мозг себе не сношать, что живешь с человеком, который тебе, по сути, на хрен не нужен. Жрать сготовлено, рубашка постирана, дети прибраны – чего еще?
Наверное, так надо было, да. А я не смог.
– Сядь…
– Как дальше жить думаешь?
Говорю и думаю – да ты, дурак, не улыбайся так. На лице ведь написано.
– Александр Вадимович, я…
– Я хотел спросить конкретно, как расплачиваться будешь? Я тебя и твою подругу из терки на Ульяновском рынке вытащил, не будь меня, не только ее бы тут не было, но и тебя бы в рабство продали. Не так, скажешь?
– Мы здесь… мы можем торговать, базу сделать.