Императрицы - читать онлайн книгу. Автор: Петр Краснов cтр.№ 62

С этим воспоминанием вдруг вся прежняя жизнь встает в памяти Риты, вспоминается ее рискованная работа для императрицы, и легкой, простой и неназойливой кажется ее просьба.

На Невском затихло. К золотым шарикам навоза слетают воробьи, голуби бродят подле, турлурлукают и нагибают сиреневые головки к воробьям.

Петербург!.. Петербург!.. – он принял Риту со всем своим зимним уютом, и ей в морозное утро казалось тепло…

Милый, родной Санкт-Петербург!..

У ворот усадьбы Разумовского парные часовые в шапках с медными налобниками, в тяжелых черных тулупах до пят, в широких, неуклюжих, валянных из войлока калошах – кеньгах, топчутся у будок и постукивают прикладами ружей. Сквозные ворота раскрыты настежь. В глубине двора розовая колоннада, слева низкие постройки и гауптвахта, где на козлах лежит барабан. По платформе шагает часовой, справа высокое здание дворца. От ворот вкось идет плитная, пудожского камня дорожка, посыпанная красно-бурым песком… Рита входит на высокий крытый каменный подъезд со стеклянным над ним балконом.

Рослый гайдук встречает Риту в дверях. В сенях пахнет известкой. В глубине поставлены леса, и под самым потолком формовщики работают, устраивая из гипса лепные фигуры. Мягко звучит напеваемая рабочим песня.

Рита называет свое имя. Гайдук говорит скороходу в расшитом золотом брусничного цвета кафтане, в шелковых желтых штанах и белых гетрах, и тот исчезает в длинном коридоре с колоннами.

Вот как теперь живет хохол Алеша Розум!.. – лучше, чем жила тогда сама императрица Анна Иоанновна.

В сенях стылый холод и сырость нового каменного дома. Пахнет кирпичами, известью и замазкой. В глубине высокого коридора синеет большое окно, и на фоне его белая статуя. Колонны из мрамора, позолота карнизов – все то, чего еще не было в Петербурге. И… зеркала!.. Одно из них отражает миловидную женщину с темными волосами в скромной и низкой прическе, в меховой шапке, с локонами подле ушей, с раскрасневшимися щеками длинного овального лица и с громадными, блестящими, совсем молодыми глазами. Это – Рита? Чья жизнь кончена. Скороход возвращается.

– Пожалуйте-с… Вообще никого принимать не приказано-с… Вас просют… Не совсем здоровы их сиятельство.

На голове у скорохода круглая шапка с длинными страусовыми перьями. Он неслышно скользит по мраморным плитам коридора мимо высоких зеркальных дверей. Отворяет одну и проводит Риту по зале с полом узорного паркета, с разрисованным потолком, с картинами в золотых рамах. При ее проходе часы на мраморном камине мелодично бьют девять. За этой залой еще зала, а там еще – золотая мебель, шелковые обивки, изящные изгибы – Рита знала по загранице этот стиль – барокко, золотые купидоны и завитки – все новое, сейчас из мастерской, все блестит, все поражает дороговизной и красотой.

– Сейчас генеральс-адъютант Иван Трофимович Елагин о вас доложат.

От великолепного стола с бронзовой чернильницей и черно-бронзовыми конями в золотой сбруе тяжелых статуэток поднимается бритый человек в белом парике, в военном кафтане при шпаге, в башмаках и штиблетах и подходит к Рите.

– Сударыня, позвольте любопытным быть, по какому вы делу к его сиятельству?

– Вы только скажите Алексею Григорьевичу, что Маргарита Сергеевна Ранцева приехала из-за границы и желает видеть его.

– Их сиятельство, – подчеркивая неуместность имени и отчества при обращении к такому большому человеку, говорит Елагин, – могут спросить меня, по какому именно делу…

– Да вы о сем себя не беспокойте.

Елагин пожимает плечами. Впрочем, у обер-егермейстера и не такие персоны бывают… Взять хотя бы тех же хохлов… Елагин скрывается за дверью и сейчас же возвращается.

– Пожалуйте, их сиятельство вас просят.

III

После холодной сырости коридоров и зал в высокой небольшой комнате, заставленной мебелью, кажется жарко и душно. От камина, где горячо краснеют уголья, тянет угаром. К камину придвинуто громадное низкое кресло, и с него навстречу Рите поднимается высокая грузная фигура. Рита сейчас же узнает широкий размах густых черных бровей и прекрасные большие глаза навыкате. Но лицо пожелтело. Щеки опустились и обрюзгли, и нижние веки напухли подушками. Разумовский в богатом парчовом шлафроке с кистями и в туфлях. Рите кажется, что это совсем не тот человек, что скромным, застенчивым Алешей явился к ним в дом, что пел на Неве, играя на бандуре, про Палия Семена, и не тот человек, что проводил ее к цесаревне, когда являлась она к ней со своими докладами о том, что делается в полках. Рите немного страшно. Она шла со своим горем и просьбой к милому, простому и доброму Алеше, она несла просьбу цесаревне, а застала вельможу «в случае» и императрицу – власти необъятной.

– Вы не узнаете меня? – проговорила она, не зная, как назвать: «ваше сиятельство» у нее не выходило, назвать «Алексеем Григорьевичем» не посмела.

В темных глазах Разумовского, подернутых мутью тоски, сверкнул знакомый живой огонек.

– Е, ни, Маргарита Сергеевна… Да нешто Алеша Розум забудет когда старую ласку и добро…

В хриповатом, барском голосе звучат знакомые ноты. Стало ясно, что если и есть громадная перемена в положении этого человека, то она не для нее.

– Как я забуду тебя, – по привычке всех называть на «ты» он и ее назвал так, и это понравилось Рите, оно внесло ту интимную близость, которая облегчала ей ее просьбу. – Как забуду того, кто меня, молодого медведя, по аллеям сада вашего менуэтам учил. Господи! Из какой старой дали, из времен каких прекрасных явилась ты сюда напомнить былое… А ить и не переменилась ничуть. Я бачу, все такая же Маргарита Сергеевна… Ну, добре, садись… – Он пододвинул Рите золотое кресло. – Садись к свету, чтобы я на тебя подивиться мог… Где заховалась, чаривниченько моя?

– Я жила все время в чужих краях.

– Доли шукала?.. Здаэться – напрасно ты и твой брат так поступили… Обидели вы тим часом ее императорское величество. Озолотила бы она тебя тогда, понеже заслуги людские помнит и ценит… Ты знаешь – твой брат трошки в лопухинское дело не попал из-за своей гордыни.

– Я ничего не слыхала… Какое лопухинское дело?

– А що… Подивиться!.. Как матушка наша государыня так швидко солдатскими руками взошла на престол, то и закружились некоторые дурные головы… Ах, как ты гарненько седни пожаловала. Я сюда переехал, хотел тут гостей трактовать, бенкетовать, а заместо того совсем разнедужился… Ничого не схочу. Сумно и страшно как на сердце… И хочется старому диду балакать и такому чоловику все сказать, что на душе лежит, кому верить можно. А такого чоловика и нема на билом свити. Е, ни!.. Треба знати, что за народ кругом, в чем и я опасен.

Серебряным звонком Разумовский вызвал лакея и приказал ему подать гостье чая.

– Нема людей! – с горечью воскликнул он. – И тут ныне ты, зоря моя утренняя, кого я знаю и кто не токмо не предаст, но и предателей лютым презрением казнит.