Он сказал:
«Для каждой финансовой операции я предусматриваю момент,
когда подаю себе команду „остановись“. Это значит, когда курс акций падает на 5
% от стоимости, они автоматически продаются. Потери ограничиваются пятью
пунктами.
Если же ваша сделка оказалась хорошо продуманной, вы можете
выиграть — 10, 15 или 50 пунктов. Следовательно, ограничивая потери пятью
пунктами, вы можете ошибиться в половине сделок и все равно заработаете много денег.»
Я последовал немедленно его совету и следую ему до сих пор,
что позволило мне и моим клиентам заработать тысячи долларов. Некоторое время
спустя я понял, что принцип «остановиться вовремя» может использоваться не
только на бирже. Я стал применять этот подход и к другим проблемам.
Например, у меня были установлены дни, когда мы завтракали
вместе с другом. Но он часто и намного опаздывал.
Наконец я сказал ему: «Я жду тебя ровно 10 минут. Если ты
задержишься больше этого хоть на минуту, я выбрасываю завтрак в реку и ухожу».
Как бы мне хотелось, чтобы в молодые годы я умел сдерживать
свое нетерпение, раздражение, умственное и эмоциональное напряжение! Почему у
меня не хватает здравого смысла трезво оценить каждую ситуацию, грозившую
вывести меня из состояния душевного равновесия, почему я не говорил себе:
«Дейл Карнеги, зачем волноваться из-за пустяков?»
«Почему в самом деле?»
Однако я должен отдать себе должное, похвалив за небольшой
здравый смысл, проявленный хоть однажды.
Это было в серьезный момент моей жизни — в момент кризиса,
когда мои мечты, мои планы на будущее и труд многих лет рухнули, как карточный
домик. Дело было так. Когда мне было тридцать лет с небольшим, я решил
посвятить свою жизнь созданию романов. Я собирался стать вторым Фрэнком
Норрисом, или Джеком Лондоном, или Томасом Гарди. Мое решение стать писателем
было столь серьезным, что я провел два года в Европе. Там я мог прожить дешево
на доллары, так как после первой мировой войны постоянно происходили денежные
реформы и безудержно печатались деньги. Я провел там два года, работая над
главным произведением своей жизни. Я назвал его «Снежная буря». Название
оказалось подходящим, поскольку издатели приняли мое творение с таким ледяным
холодом, какой может вызвать лишь снежная буря, обрушивающаяся на равнины
Дакоты. Когда мой литературный агент сообщил мне, что мое произведение никуда
не годится и что у меня нет писательского дара, сердце у меня чуть не
остановилось. Я вышел из его конторы, как в тумане. Я был в таком состоянии,
словно он меня ударил дубинкой по голове. Я остолбенел. Однако я понял, что
оказался на пересечении жизненных дорог и должен принять чрезвычайно важное
решение. Что же я должен делать? Какой путь мне следует избрать? Прошли недели,
прежде чем я вышел из состояния оцепенения. В то время я и понятия не имел, что
можно установить «ограничитель» на свое беспокойство. Но, оглядываясь назад, я
понимаю, что что сделал именно это. Я поставил крест на тех двух годах, когда я
выбивался из последних сил, чтобы написать этот роман, и правильно оценил это
как благородный эксперимент, а затем принял решение изменить свою жизнь. Я
снова стал преподавать на курсах для взрослых, а в свободное время — писать
биографии знаменитых людей и книги познавательного характера, наподобие той,
которую вы сейчас читаете.
Чувствую ли я радость в душе от того, что принял такое
решение? Радость в душе? Каждый раз, когда я думаю об этом сейчас, мне хочется
танцевать на улице от радости! Честно могу сказать, что с тех самых пор я ни
одного дня и ни одного часа не жалел о том, что не стал вторым Томасом Гарди.
100 лет назад, однажды ночью, под крик совы в лесу, Генри
Горо опустил гусиное перо в чернильницу и записал в дневнике: «Стоимость жизни
такова, какой кусок жизни я готов за нее отдать немедленно или постепенно».
Другими словами, мы — дураки, когда платим за какую-либо
вещь больше, чем она обходится для нашей жизни.
Но именно так поступили Гилберт и Салливан. Они умели
сочинять веселые стихи и веселую музыку. Но у них совершенно отсутствовала
способность вносить веселье в собственную жизнь. Они создали прелестные
оперетты, восхищавшие весь мир: «Терпение», «Детский передник», «Микадо». Но
они не могли управлять своими характерами. Они омрачали свою жизнь из-за
пустяков, например, из-за стоимости ковра! Салливан заказал ковер для театра,
который они купили. Когда Герберт увидел счет, он был вне себя от гнева. Они
подали друг на друга в суд и никогда в жизни не сказали друг другу ни одного
слова. Когда Салливан сочинял музыку для их нового совместного произведения, он
посылал ее Гилберту по почте, а Гилберт, написав слова, возвращал бандероль по
почте Салливану. Однажды их обоих вызвали в театре на бис. Они встали на
противоположных сторонах сцены и раскланивались с публикой в глядя в разных
направлениях, так, чтобы не видеть друг друга. у них не хватало здравого смысла
поставить «ограничители» на свои обиды, как сделал Линкольн.
Однажды, во время Гражданской войны, когда друзья Линкольна
клеймили позором его злейших врагов, он сказал: «У вас гораздо больше личной
неприязни к моим врагам, чем у меня. Возможно, у меня ее слишком мало, но я
никогда не считал, что она себя оправдывает. У человека нет времени на того,
чтобы полжизни тратить на споры. Если кто-то из моих врагов перестанет
выступать против меня, я никогда не стану попрекать его прошлым».
Очень жаль, что моя старая тетя Эдит не обладала
всепрощением Линкольна. Она и дядя Фрэнк жили на заложенной ферме, земля
заросла сорняками, была неплодородной, на участке было много канав. Тете и дяде
приходилось нелегко, они вынуждены были экономить каждый цент. Но тетя Эдит
любила покупать занавески и другие вещи, чтобы немного украсить их убогий дом.
Она покупала эти небольшие предметы роскоши в магазине тканей, принадлежавшем
Дэну Эверсолу в Мэривилле, штат Миссури. Дядю Фрэнка беспокоили их долги. У
него как у фермера был страх перед растущими счетами и он по-секрету попросил
Дэна Эверсола не продавать больше его жене в кредит. Узнав об этом, она была
вне себя. И она продолжала выходить из себя по этому поводу в течение почти
пятидесяти лет после того, как это случилось. Я слышал, как она рассказывала
эту историю не один, а много раз. Когда я видел ее в последний раз, ей было уже
около восьмидесяти лет. Я сказал ей: «Тетя Эдит, дядя Фрэнк поступил нехорошо,
унизив вас, но не кажется ли вам, что жаловаться на это в течение почти
полувека после того, как это произошло, гораздо хуже, чем его поступок?» (Но
мои слова не подействовали. С таким же успехом я мог обращаться к Луне).
Тетя Эдит дорого заплатила за свое раздражение и
злопамятность. Она потеряла душевное спокойствие.
Когда Б. Франклину было 7 лет, он сделал ошибку, о которой
помнил 70 лет. Тогда ему безумно хотелось иметь свисток. Он зашел в магазин
игрушек и выложил все свои деньги на прилавок, попросил свисток, даже не
поинтересовавшись ценой.