Пять причин улыбнуться - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Градова cтр.№ 40

— Да пошел он! — кричит Олька, выскакивая из-за стола. — Ему ж все фиолетово!

— Оля… — укоризненно смотрит на сестру отец.

— Это тебе фиолетово, а мне — бирюзово, — ехидно отвечаю я сестренке и прячусь за папину спину, потому что Олька замахивается, чтобы дать мне тумака.

— Ну хватит! Устроили тут! — кричит мама. — В деревню — значит, в деревню. Или вы хотите здесь весь месяц торчать?

— Может, и хотим! — вопит в ответ Олька и выскакивает из кухни. Я слышу, как она хватает телефонную трубку, и даже знаю зачем. Сейчас будет звонить Катюхе, своей подружке, и оплакивать свой ненадеванный купальник.

— Да ладно, мам. Деревня не хуже Крыма. Там тоже есть где купаться.

— Ага! Речка-вонючка! — раздается из коридора Олькин голос. — Привет, Катюх…

— Ф-фух… — вздыхает папа, присаживаясь на табуретку. Первый бой он принял, но это, кажется, не последний бой. — Тут еще какое дело… Мне в командировку надо смотаться, в Тверь. Но это ненадолго. Сегодня уеду, а завтра — прямиком в деревню. Вечером и встретимся…

Вижу, как мамины глаза потихоньку круглятся, а пальцы теребят сигарету, которую на самом деле не держат. Сейчас начнется, думаю я и понимаю, что надо выбираться из кухни. Но в коридоре — Олька, которая обязательно отомстит и за гусей, и за «бирюзово», отвесив мне пару увесистых тумаков. Поэтому я стою и молчу, прикидываясь человеком-невидимкой, и очень надеюсь, что мама будет кричать не слишком громко…

— Значит, в командировку… — шепчет мама, наклоняясь к столу за сигаретой. — В командировку, значит… — Она сжимает сигарету тонкими губами и нервно крутит колесико зажигалки. — Я почему-то не сомневаюсь, что ты и Лерочку с собой прихватишь…

Лерочка — почти сказочный персонаж, которого видела только мама, но о котором мы с Олькой очень часто слышим, — папина сотрудница, предмет активной маминой неприязни. По разговорам, а точнее, по ссорам, периодически возникающим между мамой и отцом, мы знаем, что Лерочка всего на несколько лет старше Ольки, что она — длинноногая блондинка и выполняет обязанности секретарши. А еще из-за этой Лерочки мама ужесточила свою диету, отказавшись от своего любимого утреннего кусочка сыра, заменив его утренней же сигаретой натощак. На месте мамы я бы, как говорит Олька, «не парился», потому что с ее длинными волосами и огромными синими глазами нечего опасаться всяких там блондинок-секретарш. К тому же маме никто не дает ее тридцати девяти, и люди, которые не знают Ольку, часто думают, что они с мамой — сестры.

Папа спокойно объясняет, что никакая Лерочка с ним не едет. Потому что Лерочка никогда и никуда не ездит. Она — самая обычная секретарша, а секретарш в поездки не берут. И вообще, если бы у папы был выбор, он посадил бы на место Лерочки какую-нибудь старую грымзу, чтобы поберечь мамины нервные клетки.

Все это папа говорит очень спокойно, потому что его сложно вывести из себя. Он у нас человек рассеянный и часто забывает сделать то, о чем его просили. Но зато никогда не кричит, потому что любит маму. Или потому, что он просто такой человек. Иногда папа напоминает мне лифт в нашем подъезде. Нужно два раза нажать на кнопку, чтобы лифт понял, куда ему надо ехать. Такой вот задумчивый лифт. И папа такой же задумчивый. Но папино спокойствие, увы, не спасает нас от маминого крика. Она человек добрый, но вспыльчивый. Правда, отходит она быстро и, если не права, всегда извиняется.

— А меня ты тоже считаешь старой грымзой? — заводится мама. — А, Вить? Наверное, по сравнению с Лерочкой, я — толстая старая уродина?

Я не видел Лерочку, но мамины слова ставят меня в тупик. Если она — уродина, то Лерочка, как любит говорить Олька, наверное, «мисс Вселенная»…

— Светик, ну перестань, — оправдывается отец. — Что за глупости? Ты у меня красавица и умница. И мне никто, кроме тебя, не нужен. По-моему, это и без слов понятно…

— Что понятно?! — взрывается мама. — Что ты сматываешься черт-те куда, на ночь глядя?! И врешь про какую-то командировку?

— Я не вру, — бледнея, отвечает отец. Теперь я вижу, что и он не на шутку рассердился. — Я тебе никогда не вру. И, честно говоря, меня достало все время оправдываться за то, в чем я не виноват…

— Ах, достало! — вопит мама и трясет сигаретой перед папиным лицом. — Может, и я тебя достала?!

Папин растерянный взгляд ползет по холодильнику и наконец обнаруживает меня. Мама тоже поворачивается — в ее глазах я вижу вспышки синих молний. Мне становится не по себе, но сбежать из кухни я уже не могу: тапочки словно приклеили к полу.

— Вась, ты бы вышел, а… — предлагает отец, и я отклеиваю от линолеума прилипшие тапки. Олька, скорее всего, еще болтает с Катюхой, но я полон решимости получить уготованные мне тумаки. Это, пожалуй, лучше, чем смотреть в мамины злющие глаза, слышать укор в папином голосе и вообще чувствовать себя маленьким шпионом.

За моей спиной раздается хлопок кухонной двери. Если маме удастся вывести из себя отца на этот раз, то лучше не быть этому свидетелем. Мой папа умеет сердиться молча, но видеть его бледное и злое лицо с поджатыми губами гораздо страшнее, чем слышать мамины крики.

Олька даже не оборачивается в мою сторону, чем ставит меня в тупик. Я задерживаюсь возле телефона, чтобы она меня заметила и я понес наконец заслуженное наказание. Но сестра сосредоточенно слушает Катюху, лопочущую на другом конце провода, и лицо у нее такое грустное, что я бы предпочел тумаки, чем видеть ее расстроенной. Вообще-то я очень люблю Ольку, хотя редко упускаю возможность сказать ей какую-нибудь гадость. Такой уж у меня характер…

Вернувшись к себе, я снова заваливаюсь на диван с книжкой, которую стащил с полки в комнате родителей. Я подумал: если предки читают эту книжку, значит, она взрослая. Но книжка почему-то оказалась о детях. Поначалу я расстроился, но потом зачитался, и мне даже понравилось. Честно говоря, я не очень-то люблю детские книжки, потому что они какие-то наивные. Но эта — не такая уж и наивная. Со смыслом, как говорит Олька.

Дверь опять хлопает — я снова откладываю «Убить пересмешника» и несусь в коридор. Пришел дедушка Сема, Семен Арсеньевич, но ушел папа. Уехал в свою однодневную командировку и даже не попрощался. Видно, крепко мама его вывела. Мне становится очень грустно, и дедушка сразу это замечает.

— Чего нос-то повесил? — спрашивает он. — Смотри, будет у тебя нос книзу расти.

— Не будет, — отвечаю я, тычась носом в рукав дедовой рубашки, пропахшей табаком. — Деда, а мы в деревню едем…

— Да неужто? — удивляется дед, а у самого такое лицо, будто он знал об этом еще до того, как я проболтался. — А куда это Витька понесся? Даже не поздоровался…

— Они с мамой поссорились. Только не говори, что я сказал, — бормочу я деду под мышку. — Мама его опять приревновала.

— Светик — приветик, — вздыхает дед, разувается и отправляется на кухню.

Я почти уверен, что ужинать мы будем пирожками с капустой. Дедушка всегда печет их, когда у мамы плохое настроение. Она обожает эти пирожки, а дед любит делать ей приятное. Правда, мама, наевшись пирожков, называет деда «змеем искусителем» и говорит, что он «сорвал ей всю диету».