Стрелки бешено дернулись и резко описали круг по циферблату – назад.
И еще один раз.
Полный круг назад – резко и быстро, падая вниз под силой собственной тяжести и снова вползая, точно на гору, к отметке двенадцать. И снова вниз.
Катя от неожиданности застыла на месте, как и водители машин.
Она увидела вытянутое лицо полковника Гущина, его отвисшую челюсть.
Анфиса… Она всплеснула руками и… бросилась вперед по улице – туда, к башне с часами.
Капитан Первоцветов что-то предостерегающе крикнул. Катя не разобрала. Это был порыв – она ринулась вслед за Анфисой.
Они налетали на прохожих, остановившихся посреди улицы, за их спиной тормозили машины. Народ высыпал горохом из крохотных лавочек. Кто-то из прохожих уже обогнал их – все устремлялись туда, к башне.
Катя ощутила, что ей не хватает воздуха. В боку закололо. Она порой бегала по утрам в парке в Нескучном саду рядом с домом, но то ни в какое сравнение не шло с этим безумным спринтом, в котором она никак не могла угнаться за полной Анфисой.
Стрелки часов остановились, но звук не смолкал – механическое гудение, словно башня с часами вибрировала от натуги. Или то пытались подать голос старые колокола, но у них не получалось пробить время?
Скрип тормозов сзади. Катя в этот миг нагнала Анфису – тоже красную, задыхающуюся, но как пуля летящую вперед, отталкивающую с дороги зевак.
Вой полицейской сирены оглушил.
И еще завыла полицейская сирена – на этот раз в отдалении.
– В машину! Быстро!
Капитан Первоцветов остановил рядом с ними патрульный «Форд». Он был за рулем, Гущин сидел рядом.
Катя поняла: в общем хаосе, когда они с Анфисой побежали к фабрике, до которой все же было далеко, капитан не растерялся – он повернул назад, к отделу полиции, и взял патрульную машину.
Катя буквально на лету поймала ошалевшую от бега Анфису. Затолкала ее на заднее сиденье, села сама.
Через пять минут они уже остановились перед башней. Первоцветов высунулся в окно – стрелки снова замерли почти в том же положении, что и раньше. И механический гул стихал. Но сзади, со стороны города, накатывала волна шума: к башне устремился народ – пешком, на автомобилях, велосипедах. Выла полицейская сирена – это ехало подкрепление из ОВД.
Первоцветов нажал на газ, обогнул башню, они промчались вдоль фабричного корпуса.
И в этот миг Катя уразумела одну вещь: они видели все так отчетливо – и вращающиеся стрелки, и циферблат в сумерках, что уже сгустились как морок, именно потому, что в этот момент башня с часами была ярко освещена. Те самые прожекторы подстветки на открытой площадке под шпилем…
Весь свет был сконцентрирован наверху. А здесь, у корпусов, было темно и пустынно. Ни машин, ни людей.
Первоцветов остановился у фабричного корпуса. Катя вспомнила, как они пришли сюда в прошлый раз. На башню можно попасть лишь через это здание.
И первое, что бросилось ей в глаза, – дверь, хорошо укрепленная массивная дверь, которую в прошлый раз при них сотрудник городского отдела культуры запер на замок, теперь была распахнута настежь.
– Оставайтесь в машине! – крикнул Анфисе Первоцветов. – Я сам с этим разберусь!
Он в этот момент лучше владел собой и лучше соображал, чем потрясенный Гущин. Катя никогда такого не замечала за шефом криминальной полиции. Она еще подумала в тот миг, что Гущин не говорит им всего того, что он думает об этом деле в глубине души.
Но в фабричный корпус они вошли плечо к плечу – вместе. И, конечно же, Катя и Анфиса следовали за ними!
Они бежали по этим отремонтированным, приготовленным для аренды офисным помещениям. Достигли перехода в здание башни, лестницы. Бегом начали подниматься.
Первоцветов на пятом лестничном пролете указал на стену – на белой девственно чистой поверхности ярко выделялась широкая алая полоса.
Кровь.
Следы крови были и на ступенях. И пролетом выше. Смазанный след. Словно что-то волокли здесь наверх.
Они одолели еще два пролета, еще один – уже дыша, как загнанные лошади.
Дверь, которая была здесь три года назад, а теперь отсутствовала, отделявшая нижние этажи с окнами от верхнего глухого помещения, где располагался часовой механизм…
Катя в тот миг подумала: эту дверь специально убрали, чтобы можно было легко войти… Ну да, пожарная служба распорядилась открыть доступ… кабели высокого напряжения… свет…
Свет…
Свет в комнате часового механизма горел. Его кто-то включил.
И в этом ярком электрическом свете Катя увидела, как и тогда, огромный часовой механизм под высоким потолком. Круглые часовые колеса с зубьями, шестеренки. Медную трубу, покосившуюся, словно перечеркивающую собой всю эту механику. Трубу, похожую на рычаг.
На этой трубе, на длинной веревке, почти у самого пола в петле висело тело.
Оно все еще медленно вращалось. А труба под его тяжестью дергалась и дрожала, и ее конец, теряющийся где-то в глубинах часового механизма, издавал отрывистый стук. И там, внутри, «в часах» что-то гудело, стонало. Но уже тихо, еле слышно, словно умирая.
Анфиса испуганно вскрикнула.
Повешенный повернулся, повинуясь силе вращения. Явил им свое лицо.
Багровое от удушья. Страшное.
В первый миг Катя даже не узнала его…
– Это же Макар! Макар Беккер! – воскликнул капитан Первоцветов.
Юноша висел в петле на фоне часового механизма. Руки его были сведены судорогой. Волосы на лбу слиплись от крови.
На его джинсах в промежности виднелось темное пятно.
Глава 32
Манекен
12 апреля 1903 года. 7.30
Елена Мрозовская побежала в свою комнату. Больше всего она боялась, что Бахметьев, желающий «разобраться во всем сам», уедет без нее. Ее вещи и белье остались в спальне, она открыла кофр и вытащила другую одежду, которую привезла с собой, – натянула платье без корсета, тот остался на полу в спальне, надела чулки, зашнуровала крепко высокие ботинки. Платье – бархатное, с вырезом – больше подходило для парадного ужина, но она махнула рукой на свой вид. Подколола наспех волосы, надела пальто, плотно застегнулась. Она готова.
Заскочила в фотолабораторию за пресс-камерой, взвалила треногу на плечо, проверила пластины – все ли в порядке.
Она бежала с тяжелой треногой по мраморной лестнице вниз. Утреннее солнце наполняло витражи с павлинами парадного холла изумрудным светом.
– Игорь! Я с вами!
Он, уже одетый, садился на заднем дворе в шарабан. Молча взял у нее тяжелую треногу, помог забраться в экипаж. Все молча. Лишь снова крепко, до боли стиснул ей руку.