Людовик XIV, или Комедия жизни - читать онлайн книгу. Автор: Альберт-Эмиль Брахфогель cтр.№ 98

Странное, торжественное молчание охватило роскошную залу.

— Но чем мы станем там, Мольер? — с легкой дрожью в голосе спросил король. — Там, где нет ни мечтаний, ни обмана, ни лжи, где не прикрыться нам никакой вывеской?

— Государь, мы станем тем, чем никогда не будем на земле. Мы станем вполне людьми, созданиями, достойными своего Творца, с которых слезы жизни смыли все земное!

Король встал и, повернувшись к аристократии, стоявшей за решеткой, указал на Мольера:

— Вот, господа, как думает наш друг Мольер. Он заблуждается и грешит, он непризнан и осмеян, пусть так! Небо у него в груди, и он хотел бы дать его всем нам. Он актер, но ведь это только вывеска! Мольер, от имени всей Франции мы пьем за ваше бессмертие!

Людовик XIV высоко поднял свой стакан и осушил его.

— Да здравствует Мольер! — крикнули тысячи голосов.

С того времени, как Мольер удостоился быть за золотой решеткой, с того самого дня, как высокомернейший государь в Европе назвал его своим другом, злословие умолкло. Творец «Тартюфа» стал неприкосновенен в глазах света, о нем говорили теперь с уважением, его рассуждения о вывесках набережной Межиссери стало неистощимым материалом для разговоров сильных мира сего. Глубина комизма и философская подкладка его произведений, до сих пор замечаемые только ближайшими друзьями и почитателями Мольера, стали цениться теперь во всех аристократических салонах Парижа, и человек, наиболее вредивший Мольеру своим нравственным влиянием, знаменитый проповедник Бурдалу, стал его ревностным защитником.

Как только «Тартюф» вышел из печати, Мольер отправил один том Бурдалу, прося по крайней мере прочесть то, против чего он так горячо восставал. На следующее же утро поэт неожиданно принимал у себя Бурдалу.

— Господин Мольер, — начал знаменитый теолог, — я очень виноват перед вами. Я судил о «Тартюфе» по слухам и только теперь, к стыду своему, вижу, что это самое нравственное и правдивое из всего, что когда-либо выходило из-под пера честного и талантливого писателя. Я от души желаю вам счастья и всеми силами постараюсь загладить то, в чем виноват перед вами. Будьте всегда нравственным судьей нашего народа, показывайте ему добродетель во всем ее блеске.

— Пусть будет так! — смеясь, возразил Мольер. — Но труды, которых мне стоило показать весь блеск добродетели, заставили меня понять, что не слишком-то приятно заниматься исключительно вашими интересами!

Бурдалу почувствовал укол и понял, что Мольеру выгоднее и удобнее писать пустые, веселые фарсы, чем комедии а-ля «Тартюф».

Если бы реставрированные Стюарты были честнее и думали не о том только, чтобы как можно больше вытянуть денег у своего народа да как можно меньше зависеть от парламента, то им, конечно, стали бы подозрительны ревностные старания принцессы Анны расстроить союз Англии со Швецией и Голландией. Но Анна слишком хорошо знала своих братьев и их двор! Ненадежный, непостоянный, ветреный в обыденной жизни, зависящий от своих любимцев и друзей, Карл II таким же остался и в иностранной политике. Временные выгоды, прихоти любимцев, отвращение к парламенту, презрение к господствующему пресвитерианству и нужда в деньгах — вот что управляло его действиями. Иаков Йоркский, его брат и наследник, только и мечтал что о католической Англии, которой он желал бы управлять так, как правил Францией ее неограниченный властитель. Придворные же в Витегале жили только для своих интересов, брали деньги без разбора, давным-давно были подкуплены Людовиком XIV и крепко отстаивали пред своим государем французские интересы. Первый шаг к сближению обоих дворов сделал лорд Бекингем, брат прелестной Барбары Палмер, герцогини Клевеланд. Он приехал в Париж осенью тысяча шестьсот шестьдесят девятого года, остановился, как частный человек, в английском посольстве и через герцогиню Орлеанскую завязал тайные отношения с Людовиком. Почти тотчас после его прибытия скончалась Генриетта Английская, шестидесятилетняя вдова Карла I, уже около года не покидавшая Сен-Коломбо. Известие о кончине матери застало Анну среди самых жарких политических конференций. Не успела она прийти в себя от неожиданного удара, сообщить о нем королю и поспешить с мужем к одру усопшей, как ей уже доложили о лорде Жермине, графе д’Альбано.

Он просил частной аудиенции.

— Ваше высочество, — начал он, — я должен исполнить не только печальную, но и тяжелую обязанность, тяжелую для меня, так как я слишком хорошо знаю, как не способен я передать вам в подходящих выражениях то, что должен сообщить.

— Милорд, я не стану выказывать вам нерасположения, имевшего основания, пока жила мать. Смерть все примиряет и сглаживает: теперь я помню только то, что вы, граф, были вернейшим и последним другом усопшей, другом, принесшим мне ее благословение!

— Благодарю за великодушие, ваше высочество. По исполнении последнего поручения моей повелительницы мне нечего будет делать во Франции. Мое единственное, горячее желание, чтобы ваше высочество приняли мои слова как точное выражение последней воли вашей усопшей матери.

— Не сомневайтесь в этом, милорд. К несчастью для меня, матушка скончалась слишком быстро, но, надеюсь, смерть ее была легка?

— Агония продолжалась недолго, но была мучительна. Предсмертные страдания увеличивались тоской, страшные предчувствия вашей будущности томили королеву!

— Надеюсь, они прекратились теперь там, где нет ни слез, ни скорби. Почему не было меня около нее — ее страх за меня рассеялся бы!

— Вам не суждено было увидеться! С горячим материнским благословением передаю я вам и последний завет вашей покойной матери: оставьте политику, оставьте Версаль. Примиритесь с королевой Терезией, переезжайте в Люксембургский дворец, живите с этих пор только для мужа и детей и научите их любить свою мать больше, чем любили бедную Генриетту ее дети!

Принцесса вспыхнула, тонкие брови ее сердито сдвинулись.

— Милорд, я принимаю все, вами сказанное, за слова моей матери, но не за ваши. Очень жаль, что политика отравила даже последние минуты покойной, но исполнить ее предсмертных желаний я не могу. Не говоря о том, что подобный шаг был бы изменой моим собственным убеждениям; что сказала бы я королю Людовику, которому я и муж мой обязаны глубочайшей признательностью. Он устроил будущий брак нашей дочери Марии-Луизы с наследником испанского престола.

— Я предвидел отказ вашего высочества. Увы, умершая слишком хорошо знала ваши планы. Дом Стюартов, вашего царственного брата Карла и нашу родную Англию вы продаете Франции! Начало положено — Бекингем уже в Париже. Именно это известие убило вашу мать!..

— Самое лучшее в нашем с вами разговоре, сэр, то, что он последний. Я не хочу поднимать против вас всех обвинений, не хочу вспоминать, что вы один виноваты в охлаждении между детьми и матерью, что вы вытеснили из ее памяти образ царственного мученика — моего отца! И в самой Англии забыт он! Мой брат Карл постыдно веселится в том же Витегале, где погиб позорной смертью его благородный отец. Но есть еще люди, не забывшие несчастного короля, они отомстят за него народу-изменнику. Я буду его Немезидой! Если мужчины стали трусами, так женщина смоет проклятое пятно бессилия, лежащее на Стюартах со времен Марии Шотландской!..