Перед ним огромный зал колонн и статуй. Как и всегда, выходя ночью куда-нибудь один, Скиталец настороженно оглядел погруженный в сумрак зал, но рассмотреть что-нибудь в такой темноте было невозможно. Но через окно в крыше лился лунный свет и падал в середину зала, так что белый пол казался сияющей поверхностью озера среди черных, заросших тростником берегов. Скиталец снова бросил вокруг себя быстрый, острый взгляд, чутье говорило ему, что он не один в этом зале, хотя кто на него смотрит – человек ли, призрак или, быть может, бессмертные боги, он не знал. Вот ему показалось, что далеко, среди колонн движется светлая тень. Он сжал свой черный лук и схватился за колчан, стрелы в нем звякнули.
Наверное, тень услышала этот звук или, может быть, увидела, как в лунном свете блеснули золотые доспехи Скитальца, только она стала приближаться и подошла к лунному озеру. Здесь она остановилась и замерла, как замирает купальщица прежде, чем опуститься в фонтан. Скиталец тоже замер, пытаясь понять, что бы это могло быть. Хорошо бы проверить, пустив в тень стрелу из лука, но он удержал руку и продолжал наблюдать.
Тень вступила в освещенное луной пространство, и он увидел, что это женщина в белом одеянии, перехваченном на талии сверкающим поясом из драгоценных камней, которые горели, точно глаза змеи. Женщина была высока ростом и прекрасно сложена, как статуя Афродиты, но кто она или что это такое, он не мог понять, потому что голова ее была низко опущена и лицо скрыто.
Тень стояла неподвижно, и тогда недоумевающий Скиталец двинулся к ней и тоже оказался в потоке лунного света, облившего сиянием его золотые доспехи. Вдруг тень подняла голову и протянула к нему руки, свет упал на ее лицо – это было лицо аргивянки Елены, в поисках которой он приплыл сюда. Он стал вглядываться в него – да, это ее прекрасные черты, синие глаза, золотые волосы, белые, словно изваянные из мрамора, руки… Потом медленно, очень медленно, не произнося ни слова, потому что язык ему не повиновался, он подошел ближе.
Она тоже молчала, застыв в такой неподвижности, что, казалось, грудь ее не дышит. Живыми были только сверкающие глаза змеи, обнимающей ее талию. Скиталец снова остановился в страхе, чутье подсказывало ему, что это призрак, желающий заманить его в ловушку, но женщина по-прежнему молчала и не шевелилась.
Наконец он обрел дар речи и шепотом спросил:
– Госпожа, это в самом деле ты? Я в самом деле смотрю на аргивянку Елену, или ты дух, которого в насмешку надо мной прислала царица подземного царства Персефона?
И он услышал голос Елены, тихий и чарующий:
– Разве не сказала я тебе, Одиссей, царь Итаки, разве не сказала тебе вчера в храме Хатор, когда ты победил духов-охранителей, что нынче ночью мы станем супругами? Почему же сейчас ты принимаешь меня за бесплотный дух?
Скиталец вслушивался в ее голос. Да, то был голос Елены, на него смотрели глаза Елены, однако сердце подозревало обман.
– Да, госпожа, все это Елена аргивянка мне говорила, но она также сказала, что я должен встретить ее у ворот храма и увести оттуда как невесту. Туда я сейчас и направляюсь, чтобы встретиться с ней. Но если ты – Елена, как ты оказалась в залах этого дворца? И где, госпожа, твой звездный камень, который должен сиять на твоей груди, где рубиновая звезда, которая источает кровавые слезы?
– Знай, Одиссей, что звезда, которая была у меня на груди, больше не источает кровавую росу, ведь ты завоевал меня, и мужчины больше не умирают, потеряв разум из-за моей красоты. Звезда войны закатилась, смотри – теперь меня окружает символ Мудрости, бессмертная змея, означающая вечную любовь. Ты спрашиваешь, как я оказалась здесь, я, бессмертная дочь богов? Не пытайся узнать, Одиссей, ведь если Судьбе угодно, чтобы я пожелала где-то оказаться, боги тотчас же перенесут меня туда. Ты хочешь, Одиссей, чтобы я покинула тебя?
– Этого я хочу меньше всего на свете, – сказал Одиссей, ибо он утратил свою всегдашнюю настороженность и забыл предостережение Афродиты, что только один знак поможет ему узнать Елену, это рубиновая звезда на ее груди, с которой стекают капли крови погибших из-за нее мужчин. Сейчас он больше не сомневался, что перед ним Елена Златокудрая.
А та, что приняла облик Елены, протянула к нему руки и улыбнулась так нежно, что Скиталец забыл обо всем на свете, он только ощущал, что она привлекла его к себе.
Всё с той же улыбкой она медленно заскользила, увлекая его за собой, и он, словно во сне, двинулся за ней, околдованный ее красотой. Она вела его по залам и коридорам, мимо статуй богов, мимо сфинксов с человеческими головами, мимо изображений давно умерших фараонов и цариц. И ей снова чудилось, что она слышит, как они с ужасом шепчут друг другу о ее преступлении и о бедах, которые на всех обрушатся. Но она отмахивалась от их укоров, ведь она ведет его к себе, а он, идущий за ней, ничего не слышит! Наконец они пришли в опочивальню царицы и остановились возле золоченого супружеского ложа, а он ничего вокруг не видел и не понимал.
И тут она сказала:
– Одиссей, царь Итаки, тот, кого я люблю с начала времен и буду любить до скончания времени, перед тобой стоит совершенная красота, и боги предназначили ее тебе. Сделай же свою невесту супругой, но сначала положи руку на золотую змею, что обвивает мою талию, этот новый свадебный подарок богов, и произнеси супружеский обет, дай нерушимую клятву. Повторяй за мной, Одиссей: «Я люблю тебя, женщина ты или бессмертная богиня, люблю тебя одну, каким бы именем ты ни называлась и в каком бы облике ни являлась; я прилеплюсь к тебе и буду верен тебе, одной тебе, до скончания времен. Я буду прощать твои прегрешенья, буду утешать тебя в горе и никому не позволю встать между мной и тобой. Клянусь тебе, женщина ты или богиня, тебе, стоящей передо мной. Клянусь тебе, женщина, что так будет отныне и вовек, и здесь, и в бесконечности, в каком бы облике ты ни явилась на земле и каким бы именем ни звалась среди людей». Клянись же, Одиссей, царь Итаки, сын Лаэрта, или оставь меня и уходи!
– Ты просишь меня дать страшную клятву, госпожа, – отвечал Скиталец, он хоть и перестал бояться обмана, но его многомудрому сердцу эта клятва не понравилась.
– Тебе решать, но решай скорей, – сказала она. – Клянись или уходи, и тогда ты меня больше никогда не увидишь.
– Я не уйду, не могу уйти, даже если бы хотел, – сказал он. – Я дам тебе эту клятву, госпожа.
И он положил руку на голову змеи, что обвивала ее талию, и произнес страшную клятву. Увы, он забыл и предупреждение Афродиты, и слова Елены, и поклялся змеей, хотя должен был клясться звездным камнем. Поклялся бессмертными богами, поклялся символом зла и коварства, поклялся красотой своей невесты… Он произносил слова клятвы, а глаза Змеи сверкали, а глаза той, что приняла облик Елены, сияли торжеством, а черный лук Эврита тихо гудел, предсказывая кровопролитие и смерть…
Но Скиталец не думал ни об измене, ни о кровопролитии, ни о смерти, уста той, кого он считал Златокудрой Еленой, прильнули к его устам. И он опустился на золоченое ложе царицы Мериамун.