Аргонавт - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Иванов cтр.№ 44

Семенов слушал его с изумлением. Жизнь Боголепова была насыщена. Каждый день он смотрел не меньше двух фильмов (исключительно арт-хаус), читал книгу (или поочередно заглядывал в несколько книг, если того требовали текущие задачи: статья, собственные мысли) – не меньше ста тысяч знаков, мог увлечься и прочесть в три раза больше, признался, что после сорока стал одолевать толстенные тома в смешные сроки («в молодые годы, верно, тестостерон мешал, отвлекался, а тут за неделю осилил три тома Чехова – пришлось притормозить, потому что хандра навалилась». – «Еще бы, вставил Семенов, три тома Чехова за неделю – любой сломается»); это помимо прессы, которую Боголепов мониторил с маниакальностью по долгу службы (на полставки он работал в газете, о чем старался умалчивать) и для себя. И ни слова о главном хобби – сетевом сталкинге, который съедал все больше и больше времени (перерос в зависимость, появились проблемы со зрением – наждак френдленты точит глаз до мозоли – регулярно использовал капли, но остановиться не мог).

Зачем? Зачем ему это? Боголепову важно знать, что происходит в мире, на пульсе которого он держит руку, но не затем, чтобы пытаться спасти этого умирающего удава, а чтобы констатировать угасание и на каждый удар немощного сердца гиганта отзываться презрительной ухмылкой.

А я смотрю на мир, как бедуин на перекати-поле. Я ничем не лучше. Просто у меня совсем не осталось сил реагировать на гримасы Протея. И все отличие. Разница между отпетым негодяем и наидобрейшим из людей подобна разнице температур меньше, чем в одну сотую градуса. Возьмем, например, «—30 °C» и «—30, 01 °C». Ощутимо? Вряд ли. Такова же разница между Чарльзом Мэнсоном и матерью Терезой. Потому что человеческое существо – всего-навсего фильтр, который превращает безличные потоки энергии в сознание (процесс чем-то подобен фотосинтезу), а для чего – не знает никто: может быть, чтобы дышали звезды.

За это он меня считает мизантропом? Или кем, солипсистом? Иногда он говорит об этом совершенно ровным тоном, словно между делом, как о само собой разумеющемся, точно это факт… который ему греет сердце (скорей всего, благодаря этому я остаюсь в списках людей, с которыми он продолжает общаться). В одном из своих писем он как-то признался, что люди ему кажутся куклами, которых используют невидимые кукловоды, чтобы сводить его с ума: «мир – как шарманка с куколками», – так он написал. Почти Шопенгауэр: «Мир как шарманка и ее кукольное представление». Мифы, идолы ему были нужны всегда. Даже низвергнутых титанов (тех, в ком разочаровался) он хранит в своем грандиозном архиве. Имею в виду могильник его памяти. Не хотел бы там оказаться в качестве посетителя. Даже одним глазком. Катакомбы подсознания. Паноптикум восковых фигур. Некрополь. Сидя с ним в одной комнате, можно услышать шелест кипарисов, и ладаном немного веет. Некоторые с этим, наверное, рождаются. Это в крови. И в образе мыслей человека. Только так он справляется с потоком жизни. Этот поток несет на нас волны живых и мертвых. Им сопутствуют шепот и крик, бой барабана и клич трубы, легенды, сплетни, пляски, драки, ленты и цепи, опусы и примусы, кристаллы морфия и откровения от Орфея. Все это поэзия, поэзия… Музыка космоса. Вместить это невозможно. Даже окинуть взором. Даже из самой высокой башни. Да и нужно ли? Чтобы успеть принять хотя бы то малое, что тебе идет в руки, необходима четкая иерархия. Гроссбухи сознания, каждый величиной с Капитолий, ежесекундно обновляются. Не дай мне Б. сойти с ума. Иконостас растет. Так как процесс классификации – неотъемлемая часть восприятия и совершенствуется в соответствии с сознательно выбранными стилем жизни и позой, он прочно вплетается в систему мироописания. Однажды сознание носителя превратится в терракотовую долину. И я там буду, одна из фигур. Нет, не идол, а просто одна из фигур низшей касты иерархии. И смерть его, погребенного под грудами собранных им свитков и сведений, будет подобна смерти Гобсека или Плюшкина. Он собирал не ради практического применения, а во имя процесса. Иначе не мог. Да и как иначе? Когда такие амбиции. А мы… После всего, кто мы для него? Цифры? Жесты? Коллекционные наборы редких сувениров? Подобранные на берегу моря ракушки? Вот он заговорил об А.

– …уехал в Швецию. А может, и не в Швецию, – усмехается Павел, – да и нет разницы. Потому что он сам не знает, для чего уехал. Я переписываюсь с ним, пытаюсь понять, чем он занят, так никаких вразумительных писем не получаю. Разговоры о трансгуманизации и хиппанских коммунах я тоже, естественно, всерьез не воспринимаю, там что-то другое. И это в его духе: еду туда, не знаю куда, еду за тем, не знаю за чем. Он такой непрактичный, несобранный… Все забывает. Уверен, он уже и не помнит, сколько стоил билет на паром. И где он теперь? Может, в коммуне какой. Я его спрашивал… Он, – Боголепов кривляется: – «Я прямиком в коммуну, у них остановлюсь – я уже посмотрел цены». Я: «Эти хиппи еще и деньги берут за ночлег?» Он: «Конечно». Я говорю: «Что, как в гостинице?» – «Нет, – говорит, – гораздо меньше. Просто копейки. У некоторых двадцать евро в ночь. У других чуть больше». И он к ним едет обсуждать план освобождения человечества из пут денежной системы! Странный человек. В нем все так. Он рассказывает ребенку страшные истории, и тот кричит по ночам… но он продолжает рассказывать… говорит, это развивает воображение… с ним, дескать, так же было… Кстати, он не хотел мне рассказывать, что его завернули в Белграде на паспортном контроле. Думал, я не узнаю. В Таллине все спят под одним одеялом – что-либо скрывать нет смысла.

– А я не знаю, – удивился Семенов. – Что там у него случилось в Белграде?

– Обычная несуразность… Идиот, додумался поехать в Сербию без визы! С его-то серым паспортом! Нет, ну чем он думал? Я его спросил, а он, знаешь, сказал, что не нашел никакой информации. Представляю, как он искал. Погуглил чуток, ничего… Он думал, что стоит вбить «серый паспорт» и «Сербия» в гугл, как тут же, как на блюдечке, всплывет ему все – как и что. А раз не всплыло, значит, можно ехать без визы. К тому же он понадеялся на российскую турфирму, которую наняло его издательство. Это так нелепо – положиться на россиян, которые о сером паспорте знают меньше, чем он. И самое смешное, это так ему свойственно. Я прям вижу, как он стоит перед окошечком с сербской полицейской и возмущается: «Да я – русский писатель из Эстонии! Меня пригласили на книжную ярмарку! Я должен быть на презентации моей книги!» А ему говорят: «Sir, we know our job. For this kind of piece of document you would need visa to go to Serbia. Go back, make visa, then you are welcome in Serbia!» Ax-xa-xa! Затем он, скрюченный и униженный, проводит ночь на скамейке в зоне ожидания, жрет сандвичи, пьет дерьмовый кофе и под утро, изнывая от болей в кишечнике и во всех суставах одновременно, сидя в туалете, весь в предчувствии геморроидальных приступов, принимает решение: нужно подавать на эстонское гражданство! Ах-ха-ха-ха! Спустя двадцать лет до него доходит, что иметь эстонское гражданство выгодно! Ах-ха-ха-ха! Если б раньше с ним не случалось подобных историй (а бывало-то и похуже), то я бы просто сказал, что он выжил из ума, но ведь он всю жизнь ровно идиотничает. Вагабондаж, жизнетворчество, борьба с деньгами, Утопия, спасение мира… Все мечтатели заканчивают именно этим: превращаются в жалких дон кихотов. Другие – изобретают что-нибудь, валяются в дурке или ходят по городу с задумчивым видом, а в глазах вертятся лопасти фантастических машин, которые спасают нас от смога или вирусов… Главное, что процент этих чудиков так велик, что устаешь удивляться. Размышляя над заскоками А., я долго не мог найти им объяснения, потому что эти чудачества имеют странный характер (я сверял с лунными фазами – ничего подобного), эти приступы непредсказуемы и необъяснимы, их невозможно подвергнуть анализу, как невозможно изучать живую блоху под микроскопом, если она постоянно скачет. Вот и он – так и скачет! Сейчас умчался в Швецию – собирает материал. Посещает хиппанские коммуны. Ведет учет. Берет интервью. Составляет план. Все взвешивает. Это не такой план, к каким мы привыкли. Это долгосрочный проект. Нет, не на двадцать пять лет вперед. И даже не на сорок. На двести! Вот так! На двести лет вперед! Что, не веришь? Он мне сам сказал. «Для осуществления моего проекта необходимо двести лет, по крайней мере». Так и сказал: по крайней мере, двести лет. «В наши дни никто не смотрит в будущее. Все живут в краткосрочной перспективе. Думают о своем кресле, о выборах. А мой проект подлинно долгосрочный, и вот это и есть подлинная обеспокоенность будущим, нашими потомками!» Это серьезно. Он не шутит. Я это своими ушами слышал. Я ему ответил цитатой: говорить о будущем и потомках это все равно что читать проповедь трупным червям. Он отшутился и снова за свое. Что делать, он реально сошел с ума. Это факт. И это не травка, не кислота, было бы слишком просто списать на вещества, нет, это – убеждения, которые возникли, скорей всего, как следствие сложных перемещений, спорадического употребления пресловутых психотропных смесей сомнительного происхождения, а также длительного заключения в одиночных камерах различных пенитенциарных заведений Европы, голода, им перенесенного в период скитаний по Скандинавии, а также его дедом на Кубани в тридцать втором – тридцать третьем годах, что не могло не сказаться на потомках. Как результат – он элементарно выжил из ума, не выдержал, все эти испытания превзошли проектную мощь его человеческого организма, он утратил разум, в точности как Толстой, – один сценарий, потому что в корне любого проекта спасения человечества заключается страх перед личной смертью и стремление эту смерть превозмочь, соборно или индивидуально. Он много рассуждал об отце Сергии Булгакове, о Соловьеве и прочем. Раньше он говорил об этом легко – с иронией, даже с насмешкой, а теперь – сам туда же! Думал ли кто? Видишь, как это все засасывает… Если нервами слаб, лучше не соваться – так просто не уйдешь. Как легко в этот колодец провалиться! Сам не заметишь, как окажешься в какой-нибудь церквушке на коленях, ручку лукавому батюшке лобызающим. Он ни за что со мной бы не согласился, но вот что я думаю: ему эта идея нужна еще и затем, что она его возносит, как ничто никогда прежде не возносило. У него кризис. Он исписался. На него не обращают внимания. О нем пишут гадости. Рождественский пряник не получил. Униженно поплелся сдавать экзамены. К нему не идут поклонники. Эстонии ему мало. На английский и другие языки не переводят. Ему нужна Россия. Русская мысль. «Переписку» Гоголя читал… Утверждал, что это его лучшая книга. «Не какие-то там «Мертвые души», а подлинно свое сердце вложил!» – так он говорил, изумляя меня. Я не принимал это всерьез, честно говоря. Думал: чепуха, пройдет. Но в наши годы чепухи не бывает. Когда тебе за сорок, любая безобидная на первый взгляд мелочь может стать роковой. Допускаю, у него тоже завелся какой-нибудь Макарий… Он мог, он пошел бы и на это… Со старцем под боком он не просто там какой-то русский писака из Эстонии, он – ого-го! – в средоточии гуманистических помыслов. Спасает мир. Лечит нас от денег. Он хочет вырастить новые поколения людей. Новых людей. Тоже мне Триродов! Самое смешное в его плане: чтобы избавиться от денег окончательно, необходимо создавать добровольческие коммуны и организации, в которых люди жили бы без денежных отношений, на государственные субсидии. То есть – самый смех! – государство, по его плану, будет содержать людей, которые будут заниматься самообразованием и духовным развитием, чем угодно, только чтоб к денежкам не прикасались. Вот в чем святость и сам абсурд. Деньги! Он утверждает, что деньги провоцируют необузданную сексуальность людей. Не будет денег – и люди успокоятся. Не будут плодиться как кролики, но жить дольше будут. Таков план. Естественные энергоресурсы, поголовное веганство, всемирная медитация, никаких денег, никаких войн. Новые люди! Новая эра! Понятно, что не в первом поколении появятся всходы тех самых просветленных детей, понятно, первые придут туда еще с отрицательным опытом, со следами грязи от ассигнаций на руках, а вот с последующими поколениями, которые вырастут в новой среде, в атмосфере-без-денег, где не будет работы и прочих ничтожных треволнений, можно ожидать атманов, которые изменят курс истории человечества. По его плану государство – или ряд стран – должно финансировать этот проект, иными словами, государство будет плодить у себя под носом клоаки с трутнями, которые своим существованием в конце концов подорвут всемирную банковскую систему. Это все равно как кто-нибудь оплачивал бы курсы по стрельбе своему будущему киллеру! И вот за этим он в Швеции. Это ж надо так тратить свою жизнь. Впрочем, все мы как-нибудь ее тратим. Какая разница? Мне так вообще все равно – мне-то с ним весело! Меня вся эта история даже пленяет. Конечно! В этом своем безумии он по-новому прекрасен и по-прежнему остается мне очень дорог и близок и… но… просто неутешительно все это! Надоело безудержно хохотать. Устаешь. Ха-ха-ха да ха-ха-ха, сколько можно? Я иногда себя спрашиваю: а чего я так злюсь на него? Не все ли мне равно? Больше не на кого, что ли? Полным-полно дураков, только, видишь, те – другие. Других можно игнорировать. А те, кого четверть века знаешь, выводят из себя. Ждешь от них какого-нибудь обнадеживающего поступка, словно сигнала. Вот зажил бы он хорошо, нашел работу, устроился, я в этом для себя уловил бы намек, смутную надежду на что-то… На стабильность, может быть. Люди между собой связаны, хотим мы или нет, удача и неудача на всех распространяются. Пошли бы у него дела, и я приободрился бы. А он…