— Нет, нет. Ее бы засекли радаром и сбили, не дав миновать Лонг-Айленд. Сбили бы, как сверхзвуковой самолет.
— Долой эту мысль, — сказала Рут. Постукивание ее высоких каблуков создавало быстрый аккомпанемент его шагам, они шли вниз по улице, и, заметил Мюррей, она старательно держалась в нескольких дюймах от него. — Долой радар. Долой все, что уничтожает ведьм, чародеев и чудеса. Наступишь на трещину — маме дашь затрещину, — весело произнесла она нараспев, осторожно выбирая путь среди трещин на тротуаре, а потом негромко вскрикнула: — О бедная мама! Но ведь это не моя вина? Здесь трещин больше, чем целого асфальта.
— Это должно служить бедной маме утешением, — язвительно произнес Мюррей. — Но иного она не заслужила. Женщина, позволяющая пьяной дочери заигрывать с колдовством…
— Если не знаешь, что за вздор несешь, будь добр, помалкивай. С колдовством я больше не заигрываю. И я не пьяная. У меня исключительно активная печень, она что-то делает или не делает с выпитым алкоголем, поэтому опьянеть мне невозможно. Сейчас я просто слегка навеселе. В этом нет ничего дурного, так ведь?
— Совершенно, — ласково ответил Мюррей. — Похоже, это идеальное состояние.
— Вот именно. — Она вспомнила что-то приятное и вздохнула. — Господи, какая ночь. Какая чудесная ночь. Я не умолкала, как только вошла туда, и любила каждую минуту там до потери сознания. Должно быть, во мне скопилось пять лет разговоров, и множество славных, потрясающих людей слушали меня и спорили со мной. А я люблю, черт возьми, чтобы люди со мной спорили. Терпеть не могу сладкоречивых типов, которые улыбаются и поглаживают тебя по головке вместо того, чтобы высказаться начистоту.
— Я так и понял. Между прочим, пока длились все эти рукопожатия — до того как начался скандал, — ты хотела что-то сказать мне. Что именно?
Рут помолчала, потом, бессмысленно глядя, покачала головой:
— Не знаю. Что-то было, но вспомнить не могу. Ужасно, правда?
— Жуть. Попытайся говорить о чем-нибудь другом. Может быть, вспомнишь.
— О чем говорить? — Она засмеялась, потом икнула. — О Господи, — с отчаянием сказала она, — теперь у меня икота. Сдает все сразу.
Они дошли до Четвертой авеню, на углу она ухватилась обеими руками за почтовый ящик, содрогаясь то от бурного, беспомощного смеха, то от громкой икоты.
— Все! — смогла она произнести наконец. — Разум, душа, тело. Я чувствую себя одной из картин Алекса. Что находишь ты в этих картинах?
— Они напоминают мне жизнь на линолеумных фабриках, — ответил Мюррей. — Знаешь, обычное лечение икоты — несколько раз сильно ударить пациента по спине. Может быть, я…
— Нет-нет. И не предлагай еще какие-то простонародные средства. Убивают они, а не икота. К тому же она уже прошла. По крайней мере, думаю, что прошла. — Рут вытянулась в струнку, закрыв глаза, чтобы проверить, так ли это, потом осторожно сделала вдох. — Да, прошла. Самообман неизменно помогает. Если закрыть глаза, она проходит.
— Возможно. Или причина тут — разговор о картинах Алекса?
— Нет, и вообще я говорила о них не по этой причине. Ты сказал — говори, что придет в голову, и я выбрала эту тему. Но ты должен поддерживать разговор. Может, выскажешь глубокие, значительные взгляды на живопись?
— Я — нет, — возразил Мюррей. Когда они свернули на авеню в южную сторону, ветер стал дуть им в спину, и он с удовольствием почувствовал, что в онемевшие черты лица возвращается жизнь. — Почему ты решила, что они у меня могут быть?
— Миссис Дональдсон, например, так считает, — беззаботно сказала Рут.
Он взглянул ей в лицо, но оно было бесхитростным. Слишком уж оно бесхитростное, решил Мюррей.
— При чем здесь миссис Дональдсон?
Рут покачала головой.
— Мне очень жаль, случайно вырвалось. Не следовало этого говорить.
— Оставь пустые сожаления. При чем тут она?
— Да, собственно, ни при чем. Просто она доверительно сказала мне — почти дословно, — что у тебя полно глубоких, значительных мнений. Что ты своего рода ангел от культуры, всегда парящий поблизости с Откровением. Или ты не знал этого?
— Знал, конечно, — ответил Мюррей с дурным предчувствием. — Только не предполагал, что у вас будет возможность поговорить об этом. Когда это произошло?
— Во второй половине дня, в галерее. Когда она приглашала меня на вечеринку — честно говоря, по ее описанию это больше походило на поминки по Эвану Гриффиту, — то ясно дала понять, что платой за вход будет присутствие в галерее до основного события и несколько вежливых похвал картинам Алекса. Само собой, я согласилась. Потом она отделила меня от толпы, втиснула в угол и долго говорила со мной. Много было сказано о тебе.
— Плохого или хорошего?
— И того и другого. Тебе известно, что ты расколотая личность и ужасно ранимый?
Мюррей сморщился.
— Наверное, и это цитата?
— Слово в слово. Но ничего страшного. Она сказала, что Эван Гриффит был таким же, так что ты в хорошей компании. И прочла мне целую лекцию об Эване. Кажется, ее работа заключалась в том, чтобы лелеять, баловать, обслуживать его и время от времени получать за это нахлобучку. Звучало это просто восхитительно.
— Я не замечал, что ей это было очень не по нраву, — сказал Мюррей. — Собственно, с Алексом у нее почти то же самое. Она напрашивается на это.
— Знаю. Я видела ее с Алексом в галерее и поразилась, наблюдая за ней. Она была жуткой собственницей, неугомонной, стремящейся быть рядом, а он — ну, ничего особенно жестокого не было, но он постоянно отталкивал ее. Это было жалкое зрелище. Неужели у нее совсем нет гордости? Неужели она не понимает, как это унизительно?
— Если и понимает, это ничего бы не изменило. Послушай, пока вы там чесали языки, говорила она что-нибудь о Дональдсоне, с которым состояла в браке?
— Сказала только, что на горизонте появился бывший муж. А что такое? Он что, постоянно избивал ее?
— Может быть, хуже, — ответил Мюррей. — Она развелась с ним из-за его измены. Нет, я не шучу, — сказал он, заметив подозрительный взгляд Рут. — Думаю, то, что она застала Дональдсона в постели с другой женщиной, причинило ей больше страданий, чем любые побои. И это мнение специалиста. В моем бизнесе нужно быть настоящим специалистом по супружеским изменам любого масштаба.
— Я слышала об этом, — промолвила Рут, и что-то в ее тоне задело нерв, уже раздраженный Лоскальцо.
— Это настоящий бизнес, — сказал Мюррей. — Такой же, как у Ральфа Харлингена или, собственно говоря, у Арнольда. Мы все в одной упряжке независимо от того, какие у нас лицензии. Или ты не знала, что для руководства детективным агентством в Нью-Йорке нужно иметь лицензию?
— Я об этом не задумывалась. И не понимаю, почему ты так раздражаешься? Только из-за моей совершенно безобидной шутки…