Застывшее время - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Говард cтр.№ 89

Почему же генерал де Голль не отвечает? Очень легкомысленно с его стороны, даже невежливо. Бабушка говорит, что на письмо нужно отвечать сразу же, с обратной почтой.

Бедная тетя Рейч провела ужасное утро: подстригала двоюродным бабушкам ногти на ногах. Говорит, они похожи на когти морских птиц – ужасно твердые и загибаются. Видимо, это первое, что ты уже не можешь сама, когда стареешь – просто не дотянуться. Я предупредила Полли, чтобы она ни в коем случае не жила одна, а та возразила: как же тогда отшельники? Они почти всегда старые и живут одни. Наверное, у них вырастают когти, как у попугая.

На обед сегодня тефтели от мясника по новому рецепту – то есть мяса в них почти нет. Невилл сказал, что они похожи на мышь, попавшую под машину, – ужасно скучно есть. Они стоят всего восемь пенсов за фунт, возразила бабушка, и нам следует быть благодарными. Вряд ли кто-то с ней согласился в душе.

Зато меня ждет кое-что интересное: в гости приезжает папин друг! Ему дали увольнительную из-за ранения; они с папой вместе учились в художественной школе и ездили во Францию. Его зовут Арчи Лестрендж, я его даже смутно помню, хотя до войны он жил во Франции, и папа с ним редко виделся. Будет здорово – с ним можно поговорить о папе. Надеюсь, он и правда приедет, не то что Клаттерворты, которые никак не доберутся. Теперь я пойду купать Джули – Зоуи сегодня в больнице, а у Эллен расстройство желудка – из-за тефтелей, не иначе. Я ее купаю, даю ей бутылочку и сажаю на горшок, а затем укладываю в постель и читаю «Кролика Питера». Она все время прерывает, но если я останавливаюсь, начинает капризничать.

Тут меня прервали, и хорошо – перечитала написанное и чуть не умерла со скуки. И почему в жизни столько банальной рутины? Неужели так и должно быть? Или это из-за войны все кругом серое и скучное? И что же теперь делать? Полли считает, главное – вырасти, и тогда все изменится. Мне кажется, она ошибается: у взрослых жизнь совсем беспросветная. Если бы у меня был пытливый ум… Я обсудила это с мисс Миллимент – в конце концов, она отвечает за мое развитие; к тому же, в отличие от остальных, она хотя бы меня выслушивает. Ну вот, она помолчала немного и спросила: «Интересно, почему ты перестала писать?» – а я говорю: я пишу дневник, правда, это довольно скучно, а она говорит: «Нет, я имею в виду сочинительство, как год назад. Тогда ты сочиняла рассказы, теперь же только выполняешь домашнюю работу – это совсем разные вещи». Об этом я как-то не подумала. И правда – я ведь не написала ни одного рассказа с тех пор, как папа уехал. У меня нет настроения, отмахнулась я, на что она довольно резко ответила: «Значит, ты хочешь остаться любителем? Вот уж не думала! Профессионалы выполняют свою работу в любом состоянии. Неудивительно, что тебе скучно: ты не реализуешь свой талант, используешь минимум от возможного!» Однако ее серые глаза смотрели по-доброму. Я не знаю, о чем писать, призналась я, а она ответила, что я обязательно придумаю, если захочу. Под конец она сказала, что если за месяц ко мне не придет вдохновение, мы начнем учить греческий – по крайней мере, новое занятие для ума.

Забавно – едва я начала думать о сочинительстве, как мне сразу перестало быть скучно. Правда, время будет сложно найти. Я составила список своих ежедневных обязанностей. Например, мы не только должны убираться в комнатах – так было всегда, – но и заправлять кровати, ведь горничных не хватает. А еще нам приходится самим гладить свои вещи, потому что Эллен слишком устает. Полли отлично гладит, но она и так всегда заботится о своей одежде, а вот я ненавижу гладить, и вообще мне все равно, могу и в мятом походить. Потом надо помогать убирать со стола. После обеда – какая-нибудь работа в саду – что скажет Хизер, Макалпайн или бабушка, – и поверьте на слово, они всегда придумывают ужасно скучные дела. Надо носить воду в бутылках из родника в Уотлингтоне (мне нравится, если только дождь не поливает). Потом мы сами чиним одежду, а старшие присматривают. Одна из нас (по очереди) каждый вечер обходит весь дом и проверяет, чтобы окна были затемнены как следует. И все это не считая уроков по утрам и домашней работы после чая! Остается немного времени перед ужином, но я решила прибрать свою часть комнаты, а это займет несколько дней, потому что я не убиралась годами – я имею в виду полки, комод и всякое такое – с тех пор, как получила все вещи из Лондона. На это потребуются недели! Полли говорит, зато мне понравится результат, но то же самое говорят и о холодных ваннах. Снова начать писать – тоже немножко напоминает холодную ванну, а еще больше – купание в море: заходить страшно, зато потом как приятно! В общем, кроме всяких дел нужно еще придумать, о чем писать. Правда, если специально стараться, то совершенно ничего не придумывается! Только когда я вообще ни о чем не думаю, в голову лезут какие-то смутные обрывки – но даже тогда не получается как следует разложить их по полочкам. Какая-то смесь воспоминаний и чувств, иногда просто воспоминание о чувстве, и чаще всего никак не связано с тем, что я делаю. В любом случае даже не думать об этом помогает не думать о другом. Сейчас я думаю о папе – каждое утро, когда просыпаюсь. Я желаю ему хорошего, безопасного дня и посылаю свою любовь, а потом перестаю думать – так гораздо проще, огромное облегчение. Конечно, я волнуюсь из-за письма, но это совсем другое волнение, другого масштаба. Полли очень переживает, что генерал напишет: никаких следов отца, а значит, никакой надежды. Она не понимает: дело не в этом. Либо генерал что-то знает, либо нет. Если нет, это вовсе не значит, что папу убили. Просто не значит, и всё.

– Слишком далеко – ты быстро выдохнешься и не сможешь вернуться.

– Ничего подобного! – Она сердито уставилась на Саймона – тот просто повторял за Тедди, как попугай. – Но если вы хотите поехать одни…

– Дело не в этом, – поспешно перебил Тедди: по неписаному семейному правилу не брать с собой на прогулку членов семьи считалось неприличным. – Просто ты не сможешь проехать сорок миль.

– Камбер вовсе не в двадцати милях!

– Почти. И у нас велики с тремя передачами.

– Ладно, я поняла – вы просто не хотите брать меня с собой.

– И меня, – вмешался Невилл, – а это вообще свинство!

– Знаешь что? – сказал он, когда мальчики отъехали с чувством неловкости. – Вот погоди – они состарятся и будут умолять меня прокатить их на моей гоночной машине, а я им – фигу! Или на моем аэроплане – наверное, заведу себе для дальних путешествий. Я им скажу, что они слишком старые для развлечений – глупые старые пердуны!

– Нехорошо так говорить.

– А они такие и есть! Ну, скоро будут. Глупые парни – пердуны, а глупые девчонки – шлюхи, мне в школе один рассказал.

Он наблюдал за выражением ее лица, надеясь шокировать. Он сильно вытянулся за последний год: края шорт уже не доходили до костлявых коленок, но волосы все еще топорщились дыбом из-за двойной макушки, а из воротника торчала цыплячья шейка. Весь он был какой-то нескладный: зубы слишком крупные для маленького рта, ступни в грязных сандалиях несоразмерно большие, уши торчат, тонкое, загорелое тельце с выступающими ребрами выглядит хрупким и никак не вяжется с огромным кожаным ремнем и притороченным к нему ножиком. Ко всему прочему, он с ног до головы был покрыт мальчишескими «отличительными знаками»: царапины, порезы, волдыри, заусеницы, даже ожог на правой руке от экспериментов с лупой. Выражение лица имел, как правило, вызывающее и одновременно встревоженное. Интересно, каково это – быть им? Впрочем, она никогда не узнает.