Чертов дом в Останкино - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Добров cтр.№ 46

Иван Андреевич обернулся к Агате и про-шептал:

– Сила Сандунов. Он тоже актер.

Мужчина в беседке повернулся и начал пристально вглядываться в деревья, за которыми стояли Крылов и его спутница.

– Кто там? – крикнул Сандунов. – Ну-ка, выходи.

Крылов с Агатой переглянулись. Потом Иван Андреевич вышел из-за деревьев прямо под дождь и коротко поклонился:

– Добрый день. Извините за невольное вмешательство.

Лицо Жемчуговой побледнело. Крылов вспомнил только что подслушанные ее жалобы на докучливых поклонников.

– Мы здесь не случайно, – сказал он. – Ищем кого-то, кто хорошо знает окрестности.

– Как? – спросила актриса.

– Моя фамилия Крылов. Звать Иван Андреевич. Я литератор и драматург.

– Ого! – воскликнул Сандунов. – Драматург.

– Возможно, вы знаете моих «Проказников»? Или недавнего «Коиба»?

– «Проказников» я читал, – кивнул Сандунов. – Но, кажется, их запретили к постановке?

– Увы, – развел руками Иван Андреевич.

Сандунов повернулся к Жемчуговой:

– Пьеса была прелестна, перед нами действительно драматург. А «Коиб» – так просто великолепен! Я, правда, прочел только страницы три, но язык! Образность! Плотность текста как у Шекспира в его лучших комедиях.

Актриса взглядом указала на Агату.

– А кто эта девушка?

– Моя знакомая, – поспешно ответил Крылов.

– А!

Она произнесла это с таким выражением, что Иван Андреевич покраснел – похоже, Жемчугова решила, будто он искал уединения с Агатой, чтобы предаться с ней любви.

– Так зачем вам кто-то, кто хорошо знает окрестности? – спросила актриса, внимательно глядя на Крылова.

Но тут вперед выступила Агата Карловна.

– Мы ищем один очень старый дом, – сказала она, давая понять, что пришла в этот сад вовсе не для того, чтобы ублажать ворчливого толстяка. – Заброшенный, одиноко стоящий и, вероятно, окруженный высокой стеной.

– Заброшенный… Одиноко стоящий… со стеной… – задумчиво повторила Жемчугова.

– Вы знаете такой? – спросил Крылов.

– Возможно. Не стойте там, вы простудитесь.

Жемчугова встала и вдруг пошатнулась. Сандунов тут же подал ей руку.

– Тебе нехорошо?

Актриса улыбнулась:

– Ничего… ничего… пойдемте в дом.

Они пошли вперед. Крылов с Агатой следовали за ними.

– Черт вас возьми! – яростно прошептал Крылов девушке. – Не лезьте вперед меня.

Они подошли к портику, на котором все так же сидел мужик Микита, и укрылись под крышей портика. Жемчугова наклонилась к Сандунову и прошептала:

– Я не хочу идти внутрь. Там теперь сыро и темно. Прикажите ему принести из прихожей большую папку, которую я там оставила.

Сандунов отправил мужика за папкой, а потом повернулся к актрисе:

– Почему ты сама ему не прикажешь?

– Он меня не послушает. Микитка – мой троюродный брат. Он озорник и неслух. А мне не хочется идти внутрь. Сегодня так хорошо…

Петербург. 1844 г.

Галер мелким почерком быстро записывал за Крыловым. Иван Андреевич помолчал, а потом стукнул кулаком по подлокотнику кресла:

– Как! Как могла родиться такая итальянская красавица в простой дворовой семье? Ее легко можно было представить в высшем обществе, на балу или в собрании лучших красавиц Москвы. Хотя… Я думаю, что именно это сочетание – благородной красоты и низкого положения, – должно быть, так сильно действует на мужчин. Красота неприступна, но именно эта женщина может быть продана, куплена, принуждена к любому поступку, даже высечена на конюшне. Любой развратник мог представить ее распятой в смятой постели… Даже я.

Москва. Останкино. 1794 г.

Вернулся Микита с папкой. Он протянул ее Сандунову, даже не взглянув на Парашу.

– Пойди, займись чем-нибудь, – приказал ему Сила Николаевич. – Оставь нас.

Крылов заметил, как глаза Микиты полыхнули злым упрямством.

– А что? – спросил он. – Мне дорожки мести надо! Да дождь! Уж и покурить нельзя рабочему человеку?

– Иди! – повысил голос Сандунов. – А то барину скажу, что ты подслушивал.

Микита плюнул в дождь и пошел прочь.

Жемчугова села прямо на ступени, положила папку себе на колени и развязала тесемки.

– Садитесь и вы, – пригласила она Крылова с Агатой. – Если это тот дом, о котором я подумала, то…

Она раскрыла папку и стала перекладывать листы бумаги – чертежи и записи.

– Граф решил построить театр и здесь, – говорила она рассеянно. – Возможно, только летний театр. Вот, послал меня посмотреть, а я и Силу Николаевича взяла с собой для компании. Впрочем, смешно говорить сейчас о летнем театре, правда? Но вам не это интересно, вам про Чертов дом…

– Чертов дом? – переспросили Крылов и Агата одновременно.

Параша кивнула:

– Его так называют. «Чертов дом». Старый, большой, за сплошным забором.

– Там кто-то живет? – спросил Иван Андреевич.

– Нет, никто. Наши туда лазали, смотрели, но внутрь заходить побоялись.

– Почему?

– Говорят, много лет назад были смельчаки, но они сгинули внутри.

Она подняла свои карие выразительные глаза.

– Страшно там и тихо, – сообщила Параша таким загробным голосом, что у Крылова вдруг выступила холодная испарина на лбу. Но актриса тут же рассмеялась:

– Сказки, наверное, про пропавших. Но там действительно жутковато. Есть легенда, что, когда царь Петр умирал, Сатана схватил его душу и из Санкт-Петербурга перенес сюда, в Останкино. За одну ночь построил этот дом и поместил туда душу бедного царя Петра на вечную муку – мол, ходит неприкаянная душа все эти годы по пустым залам и зовет своих верных соратников.

– Чепуха! – нервно сказал Сандунов. – Бабьи сказки! Петр Алексеевич уж нашел бы способ вырваться из проклятого дома и прямиком отправился бы в ближайший кабак. Он ведь большой был любитель выпить.

Крылов и Агата Карловна тревожно перегля-нулись.

– Вот! – сказала Жемчугова, передавая Ивану Андреевичу пожелтевший лист бумаги. – Прочтите. Автограф императора.

Крылов с трудом разобрал почерк – царь писал как курица лапой, почти без пробелов, вынося иные слоги поверх строк, кривыми линиями. Но в конце концов Крылов разобрал написанное:

«Кн. Черкасскому Алексею Михайловичу. Для постройки обители найми людей из дальних городов. Да постоянно их меняй, чтобы ни один так и не понял, что строят. А потом отошли их обратно. Как будет готово – скажи мне либо Брюсу. А потом – забудь. И я твоей верности не оставлю. Петр, 1718, октябрь».